Разин А. А. "Зима в стране "Ласкового мая".
Шрифт:
– Не пойдет.
Причем, проведя детские годы в обществе покорителей Арктики, Л. Э. Кренкель была большим знатоком человеческих душ. Она зашла к Попову и убедила его, что мое неважное исполнение песенки может нанести вред престижу высокой семьи, а это в свою очередь, скажется на отношении руководства к Попову. Божий промысел особенно сложен в тех сферах, которые зовутся руководящими. С одной стороны, Людмила Эрнестовна заставила дрогнуть товарища Попова, с другой - поставила меня перед выбором: либо признать ее силу, либо навсегда покинуть пределы Останкино. Удар был рассчитан точно. Узнав, что во мне сомневается главный редактор, рядовые сотрудники тут же стали относиться ко мне более чем прохладно и делали вид, что не встречались не только на борту "Грузии", но и вообще никогда не слышали о
Уж если мне и не суждено стать звездой эстрады, то хоть помогу артистам по-настоящему!
Я принял это решение, и на душе стало спокойно. Жаль, конечно, что я не родня высоким людям, но не беда. Вперед!
Я нашел Игоря, вновь уселся в "Чайку" и подкатил в Останкино. Из машины позвонил Попову.
– Есть конфиденциальный разговор. Срочно спускайтесь вниз.
Видимо, мой тон вновь поколебал зловредную информацию Кренкель. Сбитый с толку вальяжной "Чайкой", Попов вообще растерялся.
– Владимир Иванович,- начал я как можно более торжественно,- вчера я оказался свидетелем одного директивного разговора. Вы понимаете меня...
– Вполне,- упавшим голосом подтвердил Попов.
– Так вот, шла речь о том, что из вашего близкого окружения идет утечка информации. В частности, муссируются слухи,
что вы, в свое время, пользовались особым вниманием товарища Фурцевой. И это теперь признается серьезным идеологическим недостатком. Могут последовать оргвыводы.
– Да вы что?! Кто мог сказать такое?! Вы же знаете меня,
Андрей Александрович, как безупречного человека и коммуниста... Мне польстило доверие товарища Попова, но обстановку следовало обострить.
– Я-то знаю, но вы ведь понимаете, какой идет резонанс?!
– Но кто же распускает эти слухи?
И хотя в свое время этими "слухами" тешилась вся чиновная Москва, о чем товарищ Попов был прекрасно осведомлен, я сделал еще более многозначительное лицо и перевел разговор на то, что мой высокохудожественный клип почему-то не появился в "Утренней почте".
– Мы так ждали его, просто всей семьей ждали, а тут такая досада.
– Мне кажется, я вас понял, - сказал Попов,- думаю, что ваш клип с удовольствием будет воспринят общественностью. А редакцию мы укрепим.
Неисповедимы начальственные гневы и милости. Кого и к чему обязывал мой разговор? Светская болтовня о событиях тридцатилетней давности. Сущие пустяки... Но вскоре под каким-то благовидным предлогом Людмилу Эрнестовну с почетом отправили на пенсию, а режиссеры и редакторы вновь прониклись ко мне жутким почтением и норовили при встрече озадачить какой-нибудь просьбой. Только мне наскучили эти игры. Конечно, лестно быть племянником Генсека, ногой открывать двери, наводить тень на плетень. Но мне это обрыдло. Да и честно говоря, после ухода Кренкель с поста главного редактора я как рядовой телезритель не обнаружил особых перемен. Вместо одной обоймы завсегдатаев телеэкрана поселилась другая. Вот и все. А мне стало казаться,
А почему свою первую главу я решил начать именно с этого периода своей жизни? Потому, что вся моя книга - это исповедь человека, который всю жизнь мечтал жить честно, но был поставлен в такие условия, что приходилось брать напрокат советы авантюриста Феликса Круля, одного из своих любимых литературных героев. Я, как и Феликс, человек добродушный, но склонный к приключениям. А это, как известно, сулит всякие неожиданности и сложности. Жизнь приучила преодолевать их, используя нетрадиционные методы. Один из них - создание студии и группы "Ласковый май", которая стала сегодня не просто фактом музыкальной жизни, но и немалым социальным феноменом. Ежегодно ко мне приходят десятки писем от мальчишек и девчонок. Они рассказывают о себе, спрашивают совета. На наших концертах тысячи взрослых людей - их привлекает атмосфера доброты, царящая на выступлениях "Ласкового мая".
Так я пришел к этому своему главному делу жизни. Об этом я много рассуждаю, думаю. Некоторые мысли легли в основу эссе, составляющих живую ткань этой книги.
глава 2 - Беспредел
У нас любят дискуссии на тему: "Легко ли быть молодым?", "Легко ли быть красивым?"... Мне часто приходится задумываться над этим, не таким и простеньким - "Легко ли быть..."
Совсем не легко!
Когда в январе 1990 года мы приехали в один город-оазис Средней Азии, все в один голос сказали, что "Ласковый май" привез весну. Вовсю жарило солнце, и будто не было несколькими часами раньше слякотной промозглой Москвы. К тому же у меня, наконец, появилось настроение, и я даже спокойно, без кошмаров спал несколько ночей. Перед выездом в Домодедово достал из почтового ящика скучный конверт с синим штемпелем прокуратуры Дзержинского района Москвы.
Послание было выдержано в лучших традициях ведомства, которое почти полгода до этого трепало мне нервы и не давало спокойно работать.
"Товарищ Разин, - неспешно сообщала депеша, - уголовное дело, возбужденное в отношении вас по 1 статье УК РСФСР, прекращено ввиду отсутствия состава преступления в ваших действиях".
Как, по-видимому, до сих пор принято в надзорных инстанциях, ни слова извинения или хотя бы намека на то, что уважаемая инстанция, мягко говоря, ошиблась, а если говорить прямо, то наломала дров. Короче, весна вновь подтвердила, что является моей покровительницей - все хорошие события у меня происходят между мартом и июнем. Ну, а если календарь чуть ошибся, как на этот раз, я тоже не возражаю.
И как будто угадав мое настроение, на сцену вместе с букетом роз бросили записку: "Андрюша, правда, что тебя скоро посадят? Газеты, вроде, писали".
Я рассмеялся.
Мне хотелось сказать прямо в микрофон: "Разве такое - посадить ни за что - не случалось, к примеру, в вашем нежном городе? А что касается меня, то..."
Но вместо этого я спрятал записку в карман и запел "Розовый вечер". Хорошая песенка, в самый раз.
А потом в гостинице (фанаты скандировали под окнами: "Разин, Разин!") я еще раз прочитал записку и задумался: славное вообще-то было для меня время на четвертом году перестройки. Всю жизнь буду помнить. Да и миновало ли оно, это времечко? Легко ли быть самим собой?
...А началось все с мелочи. После того как на меня навалилась молодежная оренбургская газета, обвинив ни много ни мало в киднапинге (и это после того как я потратил столько сил, чтобы вырвать из ямы Шатунова, Прико и других ребят, которые еле-еле существовали, но об этом комсомольская газета ни гу-гу!), в Москве позвонил какой-то парень и солидно представился: "Олег Войтенко, заместитель секретаря партбюро Высшей комсомольской школы" (послать бы мне его тогда подальше!). Но ведь такие важные птицы мне еще никогда не звонили. И я самоуверенно подумал, что вот, наконец, мои фанаты появились и среди высокоранговых комсомольских работников, которым светят высокие партийные кресла. Мне, конечно, до фонаря все эти номенклатурные дела, но было приятно...