Разитель. Трилогия
Шрифт:
Клочья костюма и тела вперемешку опускались на дно трубы.
Лючана вернулась в капсулу. Внутри была вода, воздуха оставалось чуть-чуть – на самом верху. Но все было залито, даже порадовать Ра своей победой она не могла.
Но он, похоже, все видел. Потому что выключил отсос – и больше уже не включал. Лючана поплыла, стараясь грести побыстрее. Хотя, в крайнем случае, она и пешком пойдет. Доползет. Хватило бы маски. Должно хватить. Должно. Иначе будет просто обидно. А главное – Ра себе не простит. Никак нельзя доставить ему такое огорчение…
Кто-то прикоснулся к ее спине, и она резко повернулась, выполняя уклонение. Кто-то в унискафе оказался рядом. Из шлема донеслось:
– Цепляйся за меня – и не сорвись: дам самый полный!
И перевернулся на спину. Лючана, не задумываясь, обхватила его за нижнюю часть шлема, сцепила руки в замок, и только вода забурлила позади.
Глава четырнадцатая
1
– Генерал-максимат, вызывает капитан Узер Мо. Как слышите меня?
«Слышу удовлетворительно. Говорите».
– Думаю, вы в курсе того, что заливка моих танков еще даже не начата. А время уходит, условия для старта становятся все менее благоприятными.
«Разумеется, я в курсе. К сожалению, в Магистрали возник сбой. Но в самом скором времени препятствие будет устранено, и вы получите полный груз».
– Давайте назовем вещи их именами. Не сбой, а диверсия – так, во всяком случае, сообщили мне из заливочного поста.
«Это всего лишь один из вариантов. Хотя совершенно исключить его мы не можем».
– Насколько серьезны повреждения?
«Я узнаю это, как только из трубы вернется посланный. Но об этом вас сможет более успешно информировать капитан ПЗБ».
– Я потому и обращаюсь непосредственно к вам, что ПЗБ лишь пытается меня успокоить, но по существу не сообщает ни слова. Возможно, они сами еще не знают, что же там произошло на самом деле. Это не делает чести никому из вас, генерал-максимат.
«Капитан, попрошу вас ваше мнение оставить при себе».
– Принимаю ваше замечание. Но полагаю, что обязан сообщить вам о моих дальнейших намерениях. Они заключаются в следующем: если самое большое через два часа я не получу груза, буду вынужден стартовать порожняком, поскольку если я этого не сделаю, то придется сидеть здесь до следующего прилива…
«Не вижу в этом ничего плохого: тогда вы уж наверняка получите полные танки».
– Ничего плохого для вас – вы это имеете в виду? Должен разочаровать вас: время моего прибытия с грузом в пункт назначения твердо установлено, и немедленно после разгрузки там я должен приступить к выполнению другого задания. В случае, если я не смогу сделать этого, ответственность ляжет на вас. А поскольку я не хочу больших неприятностей для меня самого и пользуясь тем, что мне дано право самостоятельно принимать любое решение, касающееся корабля, то я предпочту не выполнить текущую задачу – по вашей вине, но не сорвать следующую, потому что это уже было бы целиком отнесено на мой счет. Так что – два часа и ни минутой больше.
«Поверьте, капитан: мы принимаем все меры. Надеюсь, что двух часов нам хватит – даже с избытком. Поскольку оператор процесса, который и будет проводить устранение неисправностей, находится, как вам известно, здесь, а не на ПЗБ, и он в полном порядке. Одновременно сообщаю: я доложил о происходящем в штаб Системы в Главном мире, запросил помощи – и сейчас уже стартовала бригада из двух военных кораблей, направляющаяся сюда. Как видите, я не стараюсь выгородить себя».
– Отдаю должное вашему мужеству, генерал-максимат, и надеюсь, что наш флот поможет вам восстановить порядок. Однако мои планы остаются в силе.
«Но обещайте подождать хотя бы эти два часа».
– Я уже обещал вам это, генерал-максимат.
2
Маха, оставшись в одиночестве, спокойно, хотя и быстрым шагом, прошла по безлюдному коридору, свободно опустилась на нижний уровень ПЗБ и подошла к двери изолятора. Дверь эта охранялась; видимо, никакие тревожные сигналы не в состоянии были освободить часового от его обязанностей, и он продолжал нести службу, хотя и нельзя сказать, что так уж бдительно. Дистант его, висевший на ремне через плечо, был слегка отодвинут за спину, и для того, чтобы изготовиться к стрельбе, потребовалось бы несколько движений; а для того, чтобы их совершить быстро, стражу пришлось бы освободить правую руку от солидного бутерброда, которым он как раз в это время закусывал, полагая, что это нарушение устава караульной службы останется незамеченным. Поэтому появление быстро шагающей женщины с офицерскими знаками различия на воротнике и рукаве оказалось для него не только неожиданным, но и крайне неприятным, и он потратил секунду-другую, чтобы сперва сунуть недоеденное лакомство в карман (а больше и некуда было) и только после этого завести руку за спину, чтобы вернуть дистант на положенное место, а именно – на грудь.
А пока он совершал эти эволюции, женщина оказалась уже совсем рядом с ним, вплотную, и по ее устремленному на него взгляду часовой успел даже не сообразить, но просто нутром почувствовать, что сейчас у него начнутся неприятности. Однако дальше этого его ощущения не пошли; он даже не успел хотя бы в общем прикинуть, какие меры наказания могут быть к нему применены, как эти меры – одна из них, во всяком случае, – уже реализовались, а именно – неожиданный, но очень точный профессиональный удар вывел его из строя и заставил незамедлительно опуститься на пол и там скорчиться, приняв такую позу, в какой любой из нас находился, пребывая в материнской утробе. А когда он – несколько позже – пришел в себя, то смог лишь установить, что обклеен по рукам и ногам и даже рот его заклеен наглухо. Единственное, что он мог сейчас, – это дышать носом и благодарить судьбу за то, что не страдает насморком.
Что происходило вокруг него, оставалось недоступным для его зрения, поскольку кусок черной ленты на позволял даже открыть глаза. Таким образом, из необходимых для оценки обстановки чувств в его распоряжении оставался сейчас только слух – и он доносил до пострадавшего лишь негромкие звуки шагов сразу множества человек – ну, может быть, не такого уж множества, но десятка полтора людей быстро прошли мимо него – это уж точно; прошли, не обмениваясь ни словом, походка на слух казалась уверенной, определенной, и это говорило о том, что люди знают, куда идут. Охраннику, даже с несколько туманной еще головой, не составило труда понять, что это были за люди: именно те пятнадцать, содержавшихся в изоляторе уже недели две, а почему и зачем – охране это не было ведомо да и не интересовало вовсе.
Шаги последнего смолкли, когда он поравнялся с лежащим, и тогда прозвучали первые услышанные пострадавшим слова: «А с этим что?» Женский голос ответил уже как бы издалека: «В камеру и запереть». После чего охранника подхватили за плечи и под колени, подняли, пронесли немного и положили – правда, не на пол, а на койку, где было намного удобнее. Звякнул замок. Вероятно, в ближайшее время ничего страшного склеенному не грозило. Придя к такому выводу и чувствуя себя не в состоянии сколько-нибудь связно думать о будущем, нейтрализованный воин принялся размышлять о вещах более близких и конкретных, и прежде всего – о недоеденном бутерброде, оказавшемся теперь, к сожалению, между бедром и матрасом и наверняка серьезно пострадавшем. Мысль об утраченной ценности заставила лежащего даже сделать несколько судорожных движений в надежде освободиться; но ничего из этих попыток не вышло, и, как ни странно, вскоре после этого часовой ухитрился уснуть, вспомнив, вероятно, великую истину: солдат спит, а служба идет.