Разлад
Шрифт:
Пробуждение после тяжелого сна кажется исцелением от тяжелого недуга. Юлия Павловна облегченно вздыхает. Слава богу, проснулась. И всегда так; если вечером понервничает, ночью обязательно подобный сон снится.
А что вечером ее мучило? Ну, конечно, Ляля. Дочь. Юлия Павловна уснула часов в одиннадцать, Ляли еще не было дома. А сколько времени теперь? Два, три часа ночи? Огни на улицах погашены, Москва затихла.
Как же крепко она спала, если не слышала, когда вернулась Ляля! А может, ее и сейчас нет дома? В последнее время она с матерью и отцом совсем не считается. В этом году наконец-то поступила на вечернее отделение пединститута, а учиться не хочет. Только
Вчера, в воскресенье, с утра куда-то умчалась. Юлия Павловна сказала ей:
«Куда ты, Ляля, так рано собираешься? Позанималась бы! Погулять и после обеда не поздно».
Ляля в ответ буркнула: «Мне надо».
Юлия Павловна и не видела, когда дочь ушла. Только услышала из кухни, как щелкнул замок в двери. Не успела даже спросить, когда домой вернется. К обеду Ляля не пришла. Не явилась и к ужину. Надо все-таки посмотреть, а дома ли она?
Юлия Павловна встала с постели, нащупала ногами тапочки, надела их и тихо, чтоб не разбудить мужа, вышла из спальни.
В столовой, которая была проходной, на диване спал сын, тринадцатилетний Вовка. Юлия Павловна вышла в коридор. Дверь в комнату Ляли открыта. Юлия Павловна зажгла свет. Кровать пуста. Все в комнате так, как Ляля оставила днем. Халат брошен на стул, тапочки валяются посреди комнаты, шкаф приоткрыт, письменный стол засыпан пудрой. Как всегда, в комнате не прибрано. И сколько ни говори Ляле об этом — бесполезно. Так и не удалось приучить дочь к порядку.
На столе тикает будильник. Половина четвертого. Так поздно Ляля никогда еще не возвращалась. Может, с ней что случилось? Попала под машину? Хулиганы напали? Да нет, у страха глаза велики. Ночует, наверно, у Иры или у какой-нибудь другой подруги. Телефона там нет, вот и не могла позвонить домой.
Что же все-таки делать? Разбудить мужа? Нет. Надо его пожалеть. Человеку рано утром идти на работу. Юлия Павловна решила одеться. Может, Ляля в парадном с каким-нибудь парнем шепчется?
В подъезде пусто. На улице туман, моросит мелкий дождь. Юлия Павловна пошла по пустому переулку. Ни души! Ноябрьская промозглая сырость проникла сквозь одежду. Ее зазнобило. Конечно, бесполезно было выходить из дому…
Михаил Иванович тоже плохо спал эту ночь. Знал: Ляля не вернулась домой. Ясно, что загуляла, и волноваться нечего. Но разве убедишь в этом жену? Коль уж проснулась, увидит, дочери нет, — прощай покой! А ведь ей в семь утра вставать, готовить завтрак, идти на работу в больницу. Врач должен быть терпеливым, сдержанным, внимательным. А для этого нужно хорошо отдохнуть. А жена весь выходной провела на кухне: готовила, стирала! А теперь еще и ночь поломана.
Когда Юлия Павловна выходила из комнаты, Михаил Иванович не окликнул жену. Пусть думает, что спит, так ей будет спокойнее. Но вот хлопнула входная дверь. Значит, жена отправилась на розыски. Возможно, он действительно недооценивает серьезность положения?
Когда Юлия Павловна вернулась, Михаил Иванович говорил по телефону.
— Да, девушка. Двадцать лет. Не поступала? Спасибо. — Он положил трубку и, посмотрев на бледное лицо жены, сказал: — Не волнуйся. Ничего с ней не случилось. На всякий случай я позвонил кое-куда.
Юлия Павловна заплакала. Михаилу Ивановичу было непривычно видеть жену в слезах. Она умеет владеть собой. Посмотрели бы сейчас на Юлию Павловну Батову ее больные, безгранично верящие в своего доктора.
Ну а сам Михаил Иванович Батов — седовласый, авторитетный директор фабрики — как сейчас выглядит? Сидит, старый и беспомощный, положив руки на колени, опустив голову.
— Ложись, — сказала Юлия Павловна. — Я еще раз зайду в Лялину комнату.
Через несколько минут она пришла в спальню и сердито сказала:
— Ляля, конечно, жива и здорова.
— Почему ты так решила?
— В шкафу нет ее серебристого шелкового платья, нет светлых новых туфель. Значит, ушла на какую-то гулянку.
— Почему не сказала, не предупредила? Ведь знала же, что мы будем волноваться!
— Конечно, знала. Только что ей наши волнения? Себя одну любит.
— Юлечка! Это не ты, это нервы твои говорят. Она девочка тихая, не скандальная.
— Тихая? Да, тихая. Только известно, что в тихом омуте черти водятся. Такие тихие хуже шумных. Все время врет, обманывает. Тихая? Смотри, как быстро меняются у нее парни. То Вова, то Алик, то Дима. Каждые две недели новый ухажер. Теперь появился какой-то Павлик. То по телефону с ним трещит, то на свидание к нему бегает!
— Ну, может, просто товарищи…
— Молчи уж ты! Вечный ее защитник! Сними розовые очки, посмотри на нее внимательно. Крашеная, ленивая, неряшливая… Почему она такая у нас выросла? Видела только хорошее, а несет ее куда-то в мещанки, а может, и того хуже…
— Ты, мать, придирчива, они все сейчас крашеные. Такова теперь мода.
— Неправда, не все! Посмотри, какие у нас чудные медицинские сестры! А Лялькины одноклассницы? Либо работают, либо учатся уже на третьем курсе. И никто так не красится. Мы избаловали ее.
— Балуем не только мы! Многим родителям, к сожалению, свойствен этот недостаток. Вот как-то встретил я одну свою работницу с фабрики. С ней девушка, дочка. Ты бы посмотрела на нее. Туфли моднейшие, волосы взбиты, раскрашенная. Я нарочно остановился, спрашиваю: как, мол, дочка, где работает, помогает ли матери по дому? «Что вы! — отвечает мать. — Ей некогда! Да я и сама по дому-то управляюсь. Нам плохо жилось, пусть уж наши дети порадуются в молодости».
— Ну, хватит разговоров, — устало сказала Юлия Павловна. — Давай хоть немножко поспим. Ведь скоро и вставать.
Но они так и не заснули: каждый размышлял по-своему, горевал, досадовал.
Михаил Иванович думал:
«Вообще-то Ляля не такая уж плохая. Мать, пожалуй, слишком требовательна».
Михаил Иванович улыбнулся. Странно у них получается: Юля, родная мать Ляли, относится к ней строже, чем он, неродной отец. Но он иначе не может!
Много лет назад Михаил Иванович впервые увидел маленькую, беспомощную Лялю. Он любил ее мать, полюбил и ребенка. Чувство нежности и жалости к девочке Михаил Иванович сохранил до последних дней. Он считал ее слабой и беспомощной и тогда, когда она была малюткой, и когда она п&ила в первый класс, и когда закончила десятилетку. Даже теперь, когда Ляля стала взрослой, здоровой девушкой, а ее мать и он сам состарились, нажили болезни, его отношение к ней не изменилось. По-прежнему он считал себя обязанным оберегать ее, всегда становился на ее защиту и уж, во всяком случае, никогда ни в чем не упрекал. Ляля принимала такое отношение к себе как нечто естественное и должное, однако со своей стороны не проявляла никаких признаков благодарности и внимания.