Разлив. Рассказы и очерки. Киносценарии
Шрифт:
— Твой отец богач — его хлеб забирай!
— Кем избран!
— Сво-олочь! — выкрикнул кто-то, покрывая всех надтреснутым злобным басом.
— Это кто выругался? — с угрозой спросил Неретин, сдерживая толпу суровым взглядом. — Кто выругался?
Он спустился на одну ступеньку ниже, заставляя всех отступить назад, и, отыскав глазами знакомого ему обладателя баса, погрозил ему пальцем уверенно и строго, как учитель ученику.
— Пусть один говорит! — сказал он не терпящим возражений голосом.
Во
— Народ решил, что ты ему непотребен, — сказал он, смотря прямо на председателя. — Молод ты — первое, чужак в селе — второе, и… непотребен… Народ решил, пусть старое правление будет — вот!
— Народ ничего не решил, — возразил Неретин сухо. — Вас мало здесь, а меня избрал волостной съезд. Через пять месяцев будет второй — тогда заявите.
— Не могем ждать! — злобно прогнусавил Вавила. — Зови съезд скорее. Как нас спихивал, дак ране созвать сумел!
— Сумей и ты! — так же сухо ответил Неретин.
Оттого, что был он строг и уверен в себе, а воздух ленив и зноен, никто не знал, что нужно делать, и все молчали, пригибая к земле упрямые крепкие лбы.
Опять очнулся первый Евстафий Верещак.
— Ванька… смотри-и, — предостерегающе процедил он сквозь зубы.
Тяжелые слова повисли в расплавленном воздухе, и толпа заколыхалась.
— Ты лучше не грози, — сказал Иван Кириллыч, — потому что…
— Больш-шевики пр-редатели р-родины! — завизжал вдруг Барков, захлебываясь пеной.
Он затрясся в пьяной истерике, и в его тусклых глазах где-то в темной глубине зрачков испуганно забилась жалость к себе и ненависть ко всему миру.
Толпа с ревом надвинулась на Неретина, опрокинув Баркова и спотыкаясь об него ногами. Иван отступил назад, не зная, пригрозить ли револьвером или еще испробовать силу своего голоса.
— Не уйду я! — сказал он твердо.
— Сами сбросим! — стонал Вавила, размахивая потным кулаком перед его лицом. — У, стерва!
Откуда-то сбоку, оттискивая народ от крыльца, выдвинулась неуязвимая жилистая фигура и, отгородив Неретина от мельника, вынесла над толпой жесткое лицо Харитона Кислого. Ярость клокотала в каждой частице его тела, челюсти были крепко сжаты последним напряжением воли, и глаза, серые и жестокие, буравили слезящиеся глаза Вавилы. Несколько секунд они смотрели друг на друга — один, сдерживая себя нечеловеческим усилием, другой, истекая желтыми слезами, пока громадный кулак не взвился над толпой, как цеп.
— Р-расшибу! — рявкнул Харитон, чувствуя, как кровь волною хлынула ему в голову.
Мочась от страха, мельник отпрянул в толпу, но удар по темени настиг его у нижней ступеньки и свалил под чьи-то кованые сапоги. Вавила запомнил, что от них сильно пахло дегтем.
Потом все смешалось. Мелькали, как молоты, кулаки, трещали скулы, рвались праздничные пиджаки, и яростный звериный рык окутал толпу вместе с едкой и жаркой дорожной пылью.
Несколько человек бросилось к Неретину. Он выхватил револьвер и, воспользовавшись их замешательством, соскочил с крыльца. Отдельные фигуры трусливо побежали прочь, ломая придорожные засыхающие кусты, втянув головы в плечи и даже не оглядываясь.
Из ближних и дальних изб бежал народ разнимать. Бежал откуда-то и старый Нерета, прихрамывая на тронутую ревматизмом ногу.
Иван охолаживал дерущихся ручкой нагана. Наган был вороненый, Тульского завода, и действовал преотлично. Прибегавший народ помогал.
Труднее всего оказалось с Харитоном. Он освирепел, и к нему нельзя было подступиться. Шапка упала с его головы, и голова качалась черной копной с прядью серебряных волос на темени. И когда народ отхлынул наконец, расчистив ему место, он бессмысленно остановился у распростертой фигуры Баркова. Кровь сочилась у учителя горлом, и он плакал тонко и жалобно, как ребенок, вздрагивая на песке.
— Стой, Харитон!.. — крикнул Неретин, вцепившись изо всей силы в занесенную руку.
Кислый обмяк, ослабляя мышцы.
— Пусти… не ударю… — сказал мрачно.
И пока Неретин и другие возились с Барковым, он уже шагал по дороге своей обычной развалистой походкой, высоко держа голову на кряжистой шее.
На другой день привезли с верховьев убитого упавшей лесиной дровосека, и Харитон, записавшись на его место, ушел на рубку к таксатору.
Глава третья
1
Дед Нерета строгал на верстаке у амбара доски на ульи. Было дымно и душно. Вспотевшие костлявые лопатки нудно терлись о холщовую рубаху. Ноги тонули в море медово-серебряных стружек.
Иван вернулся из поездки по волости.
— Как хлеба? — спросил Нерета.
— Плохо…
— Да уж хорошими быть не с чего… — дипломатично промычал дед.
Иван распряг лошадь и увел в сарай.
— Иди-ка сюда, — позвал его дед.
Он был недоволен сыном. Конечно, приятно иметь роднёю председателя волостного земства, но ведь хозяйство тоже — не кедровая шишка. Вылузгал орехи и бросил.
— Все ездишь? — спросил он Ивана не без ехидства.
— Езжу… — угрюмо ответил тот.
— Служба твоя, что лануш, — сказал Нерета наставительно, — отцвел и нету. А земля дело прочное. Проездишь, детка, землю-то, а?
— Вот уж отцвету — тогда за землю…
— А не поздно ли будет?