Разлука [=Зеркало для героя]
Шрифт:
Затевали и американцы, — он повернулся…
…к Андрею, —
Поворот своей реки Лаврентия,
Да как стали в спорах препираться!
Так и продолжают полстолетия!
Роза рассмеялась.
— Переложим на музыку, — сказал Сергей. — И песня будет жить века!
— Роза, голову ломит! — Слепой сказал, почти крикнул: — Угарно, тягу проверь!
— Враги сожгли родную хату, — заговорил вдруг Немчинов. — Сгубили всю его семью. Куда идти теперь солдату?.. Кому нести печаль свою?
Слепой выпрямился и напрягся, запоминая слова и интонацию, заиграл, на ходу подбирая мелодию. Они с Немчиновым с трудом проговорили — пропели песню.
— Я знал, что такая песня должна быть, — тихо сказал слепой. — Как сказано: «Звезда несбывшихся надежд!» То ж про меня.
— Устал я, — неожиданно сказал Немчинов никому.
Удар
Он вышел во двор, вывел мотоцикл. Сергей вышел за ним.
— Кончай, Андрей… Я же не знал! Хочешь — ты оставайся, хотя я первый открыл! — Засмеялся, сдержался. — Или ты взрывать поехал?
— Завтра к матери зайди ночью, — сказал Немчинов, не глядя на Сергея.
— Андрей, если у вас серьезно, я уйду, я не козел. Это святое. Или благослови!.. А солдат ребенка не обидит.
Немчинов развернулся и выдал Пшеничному по лицу один раз, по-зэковски, так, что тот отлетел к сараю, сшиб по дороге козлы и заорал, ударившись головой о висячий железный замок:
— Ты что?! Сука…
Немчинов завел мотоцикл и уехал, не оглядываясь.
Гуд бай, Америка!
— Гуд бай, Америка. О! — орал Немчинов во все горло, взбрызгивая колесами мотоцикла грязь на дороге. На заднем сиденье за ним сидел пацан в красной разорванной майке — маленький Немчинов.
Сидел прямо, вцепившись кулачками в пиджак большого Немчинова, широко раскрыв глаза и крепко сжав зубы от неожиданного счастья: его катали на мотоцикле…
Они сделали круг. Немчинов с шиком подкатил к дому, где жила его семья, пацан соскочил с мотоцикла, побежал к матери за подзатыльником.
Андрей уехал, слыша вслед рев пацана и крик матери:
— Поселок обыскала, паразит! Я тебе пореву! Мало? Мало?.. Чтоб тебя мыши съели, паразит!
Арест
Немчинов стоял в кустах у дома Тюкина, как когда-то Тюкин у дома Пшеничных.
У калитки стояла черная «эмка».
Из дома вышел Тюкин. Его пригласили в машину. Он убеждал, говорил, смеялся, постепенно наливаясь краской. Будто случайно зацепился за калитку пальцем… Никак не садился, как будто самое страшное было — сесть. Его не пугали, не уговаривали, просто ждали, когда он выговорится, и, тоже будто случайно, отцепили его пальцы от калитки.
— Кому
Немчинов просмотрел сцену в ожесточенном молчании.
Андрей
Мотоцикл стоял у холма. Андрей вынес из сарая ящик со взрывчаткой, привязал к багажнику мотоцикла. Сел на мотоцикл, просидел почти минуту, слушая тишину.
Подъехал к дому Розы, крикнул:
— Сергей! — Подождал секунду, крикнул еще: — Сергей! — И, так и не услышав ответа, уехал.
Сергей слышал крик и вышел все же, уже полураздетый. Огляделся по сторонам, но было уже поздно: он увидел…
…мотоцикл, карабкающийся на бугор, потом летящий вниз, кувырком, — и взрыв, осветивший бугор, сарай, черное небо, грязную землю.
Солнце опять повторило день сначала.
Родители
Сергей Пшеничный сидел в кладовке дома своих родителей. На лицо его падал тонкий лучик от окна.
— В этой кладовке, когда мне было тринадцать лет, я нашел две пачки папирос. Отец не курил, а про то, что мама курит, я не знал: она так никогда и не показалась передо мной с сигаретой…
Мать ходила по дому, пела, слушала радио, зевала вдруг протяжно.
— Но пачки я нашел и решил, что мама держит их для любовника, почему-то… Ненавидел ее! К отцу жался. А сказать не мог: мама все-таки…
— Ты подонок, Андрюша, хлызда, как говорили в Грушовке: ты сбежал. А я хотел тебе сказать: я понял! Раз этот бешеный день крутится без остановки, значит, надо, чтобы мы ничего не меняли здесь. Надо за целый день не сделать ничего. Травинки не помять. Тени не бросить.
— Здравствуйте, дорогие товарищи, — сказали по радио.
— Здравствуйте, — ответила мать. Сергей усмехнулся.
— Ты обиделся, что они не подпускают нас к себе? Они правы: у них свои законы. И мы никогда ничего не сможем им дать. И мы никуда от них не денемся. Мы никогда не сможем узнать о них больше, чем они того захотят. Если бы я был врач, я обязательно бросился бы лечить и помогать. Но я не врач, не фельдшер, я не имею права вмешиваться…
Мать на ходу прикрыла дверь кладовки, которая опять открывалась, как в «том» времени.
— Батя, бездельник, — подумал Сергей, — Трудно замок сделать. Почему у мамы такой маленький живот? Когда Марина ходила с Дашей, у нее на животе можно было обедать, как на столе.
— Дашка, засранка, и не вспомнит ни разу. Наверняка не вспомнит… А в этом животе — я!
«Нам нет преград!» — запело радиоголосом Орловой. Мать подошла к зеркалу и, маршируя, как Орлова в фильме «Светлый путь», громко запела с ней вместе. Орлова не получалась: мешал живот. Мать взяла стул и выставила его перед собой, живота не стало видно, она маршировала, пела.