Размышления о Евангелии от Иоанна
Шрифт:
«Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин., 13:13-15).
Итак, умовение ног – пример, который дает Иисус Своим ученикам. Как Я служу вам, так и вы служите друг другу; как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга; как Я стал для вас ниже раба, так и вы отказывайтесь от себя ради других. Прочерченная здесь магистральная смысловая линия, проходя из главы в главу Евангелия от Иоанна, ведет нас к постижению сути таинства Евхаристии. Речь не том, что человек допускается до участия в ней, а совсем о другом: таинство Евхаристии необходимо именно тому, кому труднее всего, кто пал ниже всех. Лекарство требуется больному, а не здоровому – «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Мф., 9:12). И Христос приходит, чтобы исцелить больного.
Страшно, когда кому-то отказывают в причащении Святых Тайн на основании того, что он недостаточно готов. Не говорят же человеку: сначала вылечись, тогда и получишь лекарство; ты должен выздороветь, окрепнуть, тогда и будешь достоин этого лекарства. Положение, когда одни допускаются до той или иной мистерии, а другие нет, характерно для многих религий: участие в мистериях всегда требует предварительного очищения, каких-то подготовительных процедур и т. д. В христианстве же все обстоит иначе. О. Александр Шмеман говорил, что христианство – это не религия, а антирелигия, потому что здесь Бог в лице Иисуса приходит в мир, чтобы послужить человеку. Не Божество заставляет людей служить Себе, как было у римлян, египтян, греков и т. д., но Бог приходит послужить людям.
Это настолько парадоксально, что с трудом укладывается в нашем сознании. Зачастую нам бывает как-то проще превратить христианство в религию, проще сделать, как у язычников, – разделить людей на допущенных и не-допущенных, достойных и недостойных, одних противопоставить другим. Но тогда оказывается, что действуют все механизмы, известные в истории религии, кроме одного, описанного в Евангелии, – механизма «потерянной овцы»; ибо в мир, что разделен на достойных и недостойных, эта притча не вписывается. Добрый пастырь бросает 99 незаблудившихся овец, чтобы найти и спасти одну заблудившуюся. Именно поэтому, говоря о том, как проявляет себя присутствие Бога, в той цивилизации, что родилась из христианства, А. Сент-Экзюпери в книге «Пилот на войне» восклицает: «Величие моей цивилизации состоит в том, что сто шахтеров будут рисковать жизнью ради спасения одного засыпанного в шахте товарища. Ибо они спасают Человека».
В рассказе об умовении ног, в этой словесной иконе жертвенной любви, Иисус открывает до конца весь «телос», или «конец», смысл или главный замысел Своего труда: Он пришел послужить людям, вытащить их из ямы. И Он это делает, становясь в положение низшее, чем у раба. Он говорит: Я дал вам пример служения, – и зовёт людей делать то, что сделал Он. Следование этому примеру и будет христианством, нашей жизнью во Христе.
И не случайно дальше в 13-й главе Евангелия от Иоанна темой прощальной беседы становится любовь.
«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин., 13:34-35)
Иисус возлюбил нас и призывает нас любить друг друга. Это абсолютно ново, не похоже на всё, что было прежде. Не случайно апостол Павел восклицает вслед за Исайей: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор., 2:9).
На Тайной Вечере Иисус отдает Себя, свою Плоть и Кровь, людям. Вспоминаются слова, с которыми Он обращается к Петру в Евангелии от Матфея: «… блажен ты, Симон… потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах» (Мф., 16:17). «Плоть и кровь» – довольно распространенная идиома, означающая «человек как он есть». Значит, в таинстве Евхаристии Иисус отдает нам Себя как Человека, отдает нам Свое человечество, делится им с нами. Это человеческое измерение событий Великого четверга выражено и в рассказе об умовении ног.
У нас принято, особенно в последнее время, упрекать христиан Востока (армян, коптов и эфиопов) в монофизитстве, указывая, что они не разглядели во Христе Его человеческой природы. Действительно, мы на Руси никогда не были монофизитами. Но с точки зрения психологической мы все-таки во многом ими являемся. И этот психологический привкус монофизитства, который присутствует в нашей религиозности, нам нужно преодолевать, побеждать. Именно человеческий лик Иисуса мы еще плохо разглядели, хотя в рассказе об умовении ног Он раскрывает нам Себя именно как Человек, и преподаёт Себя, и вручает. Он, Который есть Господь и Учитель, оказывается среди нас служащим.
Если по-настоящему не пережить, не чувствовать человечество Иисуса, то невозможно понять, что такое Пасха Христова, и пережить пасхальную радость так, как переживают её те, кто открыл в Иисусе именно Человека. Не пережив этого, мы не сможем почувствовать, как действует в нас Бог, как Он открывает нам Себя во всей Своей полноте, как сказано у апостола Павла. А происходит это именно через человечество Иисуса. И только тогда нам станет понятно, что такое полнота Божия, когда будет ясно, что такое полнота человеческая. Иными словами, не разглядев в Иисусе Человека, мы не сможем разглядеть и полноту Божества, присутствующую в Нем телесно. Место Бога в глубинах нашего «я» будет тогда по-прежнему занимать лишь какая-то схема или идея Бога.
В нашей религиозности очень много умственного, теоретического, но не хватает жизни, чего-то реального, что полностью захватывает и преображает жизнь современного человека. Почему наша вера не преображает нас так, как она некогда преобразила апостолов? По очень простой причине, что мы не чувствуем Бога так, как чувствовали они. А Бога мы не чувствуем, потому что не чувствуем Человека.
Бога необходимо именно почувствовать, причем почувствовать, отказавшись от живущей в нашем сознании идеи Бога или того навеянного историей образа, который так или иначе, но непременно был воспринят каждым из нас. Для человека средневековья Бог был царем, взирающим на мир со своего высокого престола и бесстрастно дарующим одним жизнь, а других обрекающим на смерть, как пишет об этом, например, Торквато Тассо в первой песни «Освобожденного Иерусалима»:
С престола вечного Творец
Окинул взором все Свои владенья.
Нетленным взором озарил венец
Тьму преисподней, хладных звёзд движенье,
Обвёл Всевышний окон небосвод
И всяк живущий на земле народ.
Для нас, живущих после ГУЛАГа и Холокоста, понятно, что в действительности мир устроен гораздо сложнее, и вряд ли найдется человек, который рискнет заявить, что Бог обрек на насильственную смерть в газовых камерах или бараках ГУЛАГа миллионы ни в чем не повинных людей. Слова о том, что «сила Моя в немощи совершается», которые некогда услышал во время молитвы апостол Павел (2 Кор., 12:9), становятся для нас драгоценным свидетельством того, что и во времена евангельской проповеди уже было понятно, что всемогущество Божие нельзя представлять себе, как нечто похожее на власть всемогущего царя или полководца. Сила Божия, как свидетельствует об этом апостол Павел, порою являет себя в немощи и бессилии.
Понять это почти невозможно, но почувствовать иногда удаётся. Когда на твоих глазах от онкологического заболевания умирает четырнадцатилетняя девочка, жизнь которой, казалось бы, только должна начинаться, переживая за нее почти нечеловеческую боль и ощущая порою приступы невероятного отчаяния, вдруг начинаешь понимать, что Бог плачет, невидимо пребывая рядом с нею. Как некогда заплакал Он в Иисусе, когда Тот приблизился к гробнице Лазаря. У гроба только что умершего ребенка Бог являет нам себя в той самой слабости, о которой свидетельствует апостол Павел. Но объяснить, что это такое, на языке богословия, наверное, всё-таки невозможно. Понять это можно только сердцем, когда оно раскрыто навстречу Тому, Кто умыл ноги ученикам, а затем добровольно пошел навстречу смерти.