Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина
Шрифт:
«Специалисты-пушкиноведы» обольют дилетантов [19] ядом презрения за такую «насмешку» и приведут тьму аргументов, доказывающих исключительно уважительное отношение Пушкина к Н.И.Гнедичу. Но интересно, как бы они прокомментировали такую оценку Пушкиным перевода «Илиады», сделанные Гнедичем:
Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод.
И всё-таки, без понимания всех обстоятельств и связанного с ними времени, даже обращение типа «милостивый государь, Вашего превосходительства покорнейший слуга Александр
Как часто летнею порою
Когда прозрачно и светло
Ночное небо над Невою…
— неожиданно для читателя сопровождается поразительно многословным Примечанием:
«Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича:
Вот ночь; но не меркнут златистые полосы облак.
Без звёзд и без месяца вся озаряется дальность.
На взморье далёком сребристые видны ветрила
Чуть видных судов, как по синему небу плывущих.
Сияньем безсумрачным небо ночное сияет,
И пурпур заката сливается с златом востока:
Как будто денница за вечером следом выводит
Румяное утро. — Была то година златая,
Как летние дни похищают владычество ночи;
Как взор иноземца на северном небе пленяет
Слиянье волшебное тени и сладкого света,
Каким никогда не украшено небо полудня;
Та ясность, подобная прелестям северной девы;
Которой глаза голубые и алые щёки
Едва оттеняются русыми локон волнами.
Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят
Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени;.
Тогда Филомела полночные песни лишь кончит
И песни заводит, приветствуя день восходящий.
Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры;
Роса опустилась…
Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел,
Нева не колыхнет; разъехались гости градские;
Ни гласа на бреге; ни зыби на влаге, все тихо;
Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою;
Лишь крик протяжённый из дальней промчится деревни,
Где в ночь окликается ратная стража со стражей,
Всё спит…»
Ну, как? Понятно, что тяжело читать столь напыщенное, да ещё гекзаметром изложенное описание белых ночей. Как правило, кроме специалистов, никто его и не читает. Но уж, пожалуйста, потрудитесь прочесть полностью, так как сам Пушкин, ценивший «краткость, как сестру таланта» не только прочёл, но и переписал всю эту поэтическую вычурность в примечание. Зачем? Нам представляется, — с единственной целью — показать, как писать не следует. Предметный урок не только для его современников, но и потомков. А что касается «насмешки», то здесь лучше, чем наш современник — русский поэт А.Горбунов, пожалуй, и не скажешь:
Пытаясь тщетно перенять
Чужих мелодий завитушки,
В трясине квакают лягушки…
Им тоже хочется летать! [20]
Ну, а в конце письма Гнедичу — о самой торгашеской сущности, о том, во имя чего пишутся сами «песни» и «остроумные
«Когда Ваш корабль, нагруженный сокровищами Греции, входит в пристань при ожидании толпы, стыжусь говорить о моей мелочной лавке № 1. Много у меня начато, ничего не кончено. Сижу у моря, жду перемены погоды. Ничего не пишу, а читаю мало, потому что Вы мало печатаете».
Тут что ни слово, то загадка, однако, понять можно — при желании. «Корабль, нагруженный сокровищами» — может быть только торговым кораблем, а лавка, хоть и «мелочная», но всё-таки под номером «первым». Каково?! Здесь «унижение паче гордости» и… обвинение в торгашестве.
«Ну, уж и обвинение, да ещё и в торгашестве», — возмутится проницательный читатель.
«Именно в торгашестве», — поскольку Пушкин, может один из немногих современников, обладая прозорливостью гения, прекрасно разбирался не только в художественный достоинствах Библии, но понимал и социально-экономические причины её создания.
«В начале было дело» [21], — к такому выводу приходит Фауст у Гёте, постигнув глубинную сущность самого эзотерического произведения «Нового Завета» — «Евангелие от Иоанна» [22]. Пушкин не вступал в «единоборство с Гёте», как это посчитал В.Бурсов [23]. Пушкин пошёл дальше Гёте и при внимательном ознакомлении с Ветхим Заветом, назвал это «дело» — «торговым», о чём и высказался в комментируемом здесь письме Н.И.Гнедичу от 28 февраля 1825 года. Если у кого-то есть сомнения на сей счёт, — пусть внимательно прочтёт первую книгу Торы — «Бытие», после чего получит убедительное доказательство того, что вся она пронизана славословием духу торгашества. Истории, так красочно в ней описанные, внушают читателю, что продаётся и покупается всё: от права первородства и отеческого благословения отдельной личности до свободы целого народа. В данном случае — египетского. Цены устанавливаются соответственно: от тарелки чечевичной похлёбки до собственной родной земли.
«И купил Иосиф всю землю Египетскую для фараона, потому что продали египтяне каждый своё поле; ибо голод одолевал их» (Бытие, 47:20).
«Да разбирался ли Пушкин в экономике?» — возразит читатель-скептик.
Есть прямые свидетельства интереса поэта к трудам его современников-экономистов. Что же касается самих проблем экономики, то представляется, изучал он их — «по первоисточникам», а не по газетным статьям. Так, характеризуя познания Онегина в этой области, он словно бы мимоходом замечает:
Бранил Гомера, Феокрита,
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет
И чем живёт и почему
Не нужно золото ему
Когда простой продукт имеет.
«Простой продукт» выделено петитом самим поэтом не случайно, что говорит о его глубоком знании предмета не в пример многим нашим современникам, считающим, что рост сбережений населения, а не «простого продукта», годного к употреблению, свидетельствует о том, что «государство богатеет». На самом деле данный факт говорит лишь о росте инфляции в стране, в которой кредитно-финансовая система (КФС) замкнута по отношению к глобальной КФС.