Разноцветные дни
Шрифт:
Олимпиаде Яковлевне к тому времени было уже за семьдесят. Но назвать старой эту женщину было никак нельзя. В молодости она, видимо, была высокой и стройной. Черты смуглого лица, испещренного мелкими морщинами, говорили о былой красоте. Как-то в разговоре о родословной Олимпиада Яковлевна невзначай обронила: «А ведь во мне течет прабабкина цыганская кровь».
Олимпиада Яковлевна хорошо помнила свои девические годы, когда, еще в начале века, тянулись по трактам бесконечные и скрипучие переселенческие обозы. Они тянулись с Украины, из деревень Воронежской и других российских губерний
Немало пришлось хлебнуть лиха этим обездоленным людям, пока они не добирались до места, не оседали на азиатской земле и не обзаводились хозяйством.
Не отсюда ли в стихах Натальи Буровой старые названия городов — Каракол (Пржевальск), Аулие-ата (Джамбул)?..
Или поселения с чисто русскими названиями — Михайловка, Славянка, Рыбачье… Сколько их, служивших в прошлом веке казачьими пикетами, было разбросано по всему Семиречью!
«Горькой линией» назвал их замечательный русский писатель Иван Шухов. Потому что казаки на этих пикетах несли подневольную царскую службу.
О том же поведала читателям и Наталья Павловна в своем автобиографическом стихотворении «Лебединка».
Рассказывая о чем-нибудь или вспоминая, Олимпиада Яковлевна постоянно что-то штопала, кроила, шила… Ее невозможно было представить без иглы и наперстка. Она с гордостью повторяла: «Я сама еще без очков вдеваю нитку».
Вишневая настойка, изготовленная ею по собственному рецепту, отличалась особым вкусом и, казалось, возвращала к тем жизненным истокам, к тем временам, когда женщине приходилось делать все самой — печь хлебы, растить детей, вести хозяйство…
Это ей посвятила Наталья Бурова одно из своих лучших стихотворений:
Руки матери — темные узловатые руки Не касались ни клавиш, ни сверкающих гордо камней. Собирали кизяк, вымя теплое мыли И свивали тугие пеленки на мне.Олимпиада Яковлевна тоже в свою очередь гордилась дочерью.
…Как-то в магазине мне попалась книга Ольги Кожуховой «Не бросай слов на ветер». Это была лирическая повесть-воспоминание об одном из первых послевоенных выпусков Литинститута имени Горького, друзьях-сокурсниках. Я приобрел книгу в скромной сероватой обложке и не без удовольствия прочитал.
И среди других глав я прочитал главу, целиком посвященную Наталье Буровой. Тому периоду (она не закончила институт), когда ей довелось учиться. Глава была написана с большой любовью к поэтессе. Мне открылась незнакомая доселе сторона ее жизни. Цитировались нигде не опубликованные стихи Натальи Буровой, которые тем не менее продолжали жить по законам поэзии своей жизнью — в кругу московских друзей, просто любителей стихов, переписывались от руки.
А ведь с той, институтской поры прошло уже более двадцати лет. Поэтесса очень мало печаталась.
А вот, подите, помнят, читают!..
Я, конечно же, показал книгу Наталье Павловне.
Она, оказывается, ее прочла. Ведь книга вышла за два года до описываемых событий. Автор сама прислала ее Буровой с дарственной надписью. Но, к сожалению, при переезде с улицы Двенадцати тополей она затерялась.
И когда я подарил книгу Наталье Павловне, та заметно обрадовалась: ведь в ней была запечатлена страница ее поэтической юности.
Наталья Павловна взяла с подоконника свой «Беломор», закурила.
Память возвращала к прошлому.
— В самом начале пятидесятых годов, — рассказывала она, — мне посчастливилось однажды лететь с Владимиром Александровичем Луговским из Ташкента в Москву. Что это был за перелет, вы себе не можете представить. Это сейчас «Ту» или «Илы» за каких-нибудь три с половиной часа перенесут вас с одного конца на другой. А тогда это было непросто и небыстро. Две-три обязательные посадки в пути. Но Владимир Александрович любил такие поездки. На пароходе, на поезде, на самолете. Лишь бы плыть, ехать, лететь!.. Дорога всегда вдохновляла его, дарила интересные встречи.
Помнится, впереди нас сидела пожилая женщина в теплой кофте, в платке, несмотря на лето. У ее ног стояла плетеная корзина с помидорами.
Владимир Александрович, видно, утомился, устал. Запрокинув в кресле голову, он задремал. И в полудреме вдруг выпрямил свои длиннющие ноги.
Что тут сталось!
Женщина зашумела, закричала, перекрывая гул моторов.
Пассажиры стали оглядываться. Что случилось? Уж не авария ли?
Действительно, произошла маленькая «авария»: Владимир Александрович раздавил часть помидоров.
Ну, понятно, он тут же стал извиняться, просить прощения. Но женщина все равно продолжала ворчать.
Тогда Владимир Александрович… во весь свой голос вдруг стал читать стихи. Сначала знаменитую «Песню о ветре», потом не менее знаменитую «Курсантскую венгерку». Многие пассажиры зачарованно слушали, узнав знакомые строки, вошедшие в классику советской поэзии. Смолкла и женщина с помидорами, посчитав необычного пассажира, хоть и представительным на вид, но, того… малость чудаковатым…
На последней посадке перед Москвой пассажиры высыпали на летное поле поразмять ноги. Среди них была и та самая женщина. Выбрав удобный момент, она подошла ко мне и, оглядываясь по сторонам, спросила:
— Это правда, ваш сосед всамделишный поет?
— Да, поэт! — поправила я и улыбнулась. — Настоящий!
Уже снова в самолете женщина выбрала в корзине самый крупный помидор и протянула его Владимиру Александровичу:
— Возьмите, угощайтесь! Это хороший сорт. Только не обижайтесь. Я ведь не со зла. А стихи у вас хорошие, душевные…
Тогда я еще раз убедилась, что настоящая поэзия всегда находится на службе доброты.
…Однажды Литфонд выделил Наталье Павловне путевку в Коктебель. Было это в начале семидесятых годов. В Москве вышел третий сборник. Готовился к печати четвертый. Стихи ее чаще стали появляться в периодике. Бурову путевка заметно обрадовала, подняла настроение.