Разоблаченная Изида. Том I

Блаватская Елена Петровна

То, что они говорят о магнетизме как о тайном средстве лечения, высказывалось уже много раз наиболее уважаемыми писателями по поводу современного спиритизма, а именно:

«Обязанностью Академии является изучать эти явления, подвергнуть их испытаниям и, наконец, отобрать применение их от людей, никакого отношения к науке не имеющих, которые злоупотребляют этими средствами и делают из них предмет наживы и спекуляции».

Этот доклад вызвал продолжительные споры, но в мае 1826 г. Академия назначила комиссию, куда вошли следующие знаменитые люди: Леру, Бардо де ля Моттэ, Дабли, Магенди, Гверсант, Хассон, Тилай, Марк, Итард, Факир и Гвен де Мюссе. Они немедленно приступили к работе и продолжали ее в течение пяти лет, сообщая Академии о результатах своих наблюдений через Хассона. Их доклад заключает в себе отчеты о феноменах,

классифицированных по тридцати четырем параграфам, но так как этот труд не посвящен специально только магнетизму, нам приходится довольствоваться несколькими краткими выдержками из него. Они утверждают, что для того, чтобы произвести магнетические феномены, необязательно нужен контакт рук, потирания или пассы, так как в некоторых случаях достаточно было сосредоточенного взгляда, который действовал даже тогда, когда магнетизируемый об этом не знал. «Достоверные и терапевтические феномены» зависели только от магнетизма и не могли быть воспроизведены без него. Состояние сомнамбулизма «существует и вызывает появление новых способностей, которые получили названия ясновидения, интуиции и внутреннего предвидения». Сон (магнетический) вызывался при обстоятельствах, при которых магнетизируемый не мог видеть и не знал, какими средствами вызывается этот сон. А магнетизер, уже раз подчинивший волю магнетизируемого, «может совершенно погрузить его в сомнамбулизм, а также выводить его из этого состояния без его ведома, вне его поля зрения, на расстоянии и через закрытые двери». Внешние чувства спящего кажутся совершенно парализованными, приведен в действие дубликатный комплект. «Большую часть времени они остаются невосприимчивыми к внешним и к неожиданным звукам, производимыми около их ушей, например, к сильному удару по медному сосуду, к падению тяжелых вещей и т. п. … Можно заставить их вдыхать соляную кислоту или аммиак, отчего у них не возникает никаких неудобств, и даже не вызывает у них каких-либо подозрений». Комитет мог «щекотать их ноги, ноздри и уголки глаз птичьими перьями, щипать их кожу до образования ссадин, колоть гвоздями под ногтями, загоняя их на значительную глубину, не причинив им ни малейшей боли, и без всяких признаков, что они это почувствовали. Словом – мы видели одного человека, который оставался нечувствительным во время одной из самых болезненных хирургических операций, лицо которого, пульс и дыхание не проявляли при этом никаких ощущений».

Это все, что касается внешних чувств; теперь послушаем, что они скажут про внутренние чувства, которые по справедливости можно рассматривать, как доказательства разницы между человеком и бараньей протоплазмой. «Пока они находятся в состоянии сомнамбулизма», – говорит комитет, – «магнетизированные лица, над которыми мы вели наблюдение, сохраняли власть над своими способностями, присущими им в бодрствующем состоянии. Их память даже кажется более верной и распространившейся дальше… Мы видели двух сомнамбул, которые с закрытыми глазами различали поставленные перед ними предметы; не прикасаясь, они называли масть и содержание игральных карт; прочитывали слова, написанные голою рукою (без пера или другого инструмента), а также наудачу открытые строчки в книге. Это они проделывали даже тогда, когда их глазные веки были тщательно закрыты с помощью пальцев Мы имели встречи с двумя сомнамбулами, которые обладали способностью предвидения более или менее сложных процессов в организме. Одна из них предсказывала за несколько дней, даже месяцев заранее день, час и минуту, когда должен наступить эпилептический припадок и когда он должен кончиться; другая предсказывала время исцеления. Эти предсказания исполнились с замечательной точностью».

Комиссия высказалась, что «она собрала и сообщила факты, значительные в достаточной мере, чтобы побудить ее думать, что Академия должна поощрять исследования по магнетизму, как весьма любопытную отрасль психологии и истории естествознания». В заключение Комитет высказался, что «факты настолько необычны и удивительны, что им трудно вообразить, что Академия признает их реальность, но они торжественно заявляют, что в течение всего исследования они руководствовались возвышенными мотивами, «любовью к науке и чувством необходимости оправдать надежды, которые Академия возложила на их устремление и преданность».

Их опасения полностью оправдались поведением, по меньшей мере, одного из своих членов, который не присутствовал при опытах и, как мистер Хассон нам говорит, «не считал нужным подписать отчет». Это был Магенди, физиолог, который, несмотря на факт, отмеченный в официальном отчете, что он «не присутствовал на опытах», не поколебался посвятить в своем знаменитом труде «Физиология человека» четыре страницы теме месмеризма, где, подводя итог приписываемым ему феноменам, он не подтверждает их так безоговорочно, как этого требовала бы эрудиция и научные достижения его сочленов по комитету, и говорит:

«Самоуважение и достоинство профессии требуют осторожности по этим пунктам. Он [хорошо осведомленный врач] вспомнит, как легко таинственное скатывается в шарлатанство, и как способна эта профессия к уничтожению даже чем-либо похожим на шарлатанство, когда сталкивается с внушающими уважение профессионалами».

Нет ни одного слова в этом тексте, которое разъяснило бы читателю, что Магенди был должным образом назначен Академией состоять в комиссии 1826 г.; что он не присутствовал на ее заседаниях и таким образом не узнал истины о месмерических феноменах и теперь приводит свое суждение отчасти. «Самоуважение и достоинство профессии» как бы принуждают к молчанию!

Тридцать восемь лет спустя один английский ученый, занимающийся исследованиями по физике, чья репутация даже выше, чем у Магенди, унизился до такого же нечестного поведения. Когда ему представилась возможность исследовать спиритуалистические феномены и оказать помощь в изъятии их из рук невежественных или нечестных исследователей, профессор Джон Тиндаль уклонился от этого предмета; но в своих «Фрагментах науки» он стал виновным в неджентльменских выражениях, которые мы приводили в другом месте.

Но мы неправы: он совершил попытку, и этого достаточно. В своих «Фрагментах» он рассказывает нам, как он однажды залез под стол посмотреть, каким образом производятся (спиритические) стуки, и вылез оттуда полный такого отчаяния за человечество, какого никогда раньше не испытывал! Израэль Путнэм, ползущий на руках и коленях, чтобы убить волчицу в ее логове, может частично послужить нам примером, сравнивая с которым мы можем оценить отвагу химика, который шарил в темноте в поисках некрасивой истины; но Путнэм убил свою волчицу, тогда как Тиндаль был пожран своей волчицей! Девизом на его щите должно бы быть – «Sub mensa desperatio».

Говоря о докладе комитета 1824 года, доктор Альфонс Тест, выдающийся ученый того времени, говорит, что он произвел большое впечатление на Академию, но мало убежденности:

«Никто не ставил под сомнение правдивость членов комиссии, честность, добросовестность и большие познания которых были неотрицаемы, но их стали подозревать в том, что они сделались жертвами обмана. Дело в том, что существуют некоторые несчастливые истины, которые компрометируют тех, кто в них верит и в особенности тех, кто настолько откровенны, что публично в этом признаются».

Насколько это правдиво, пусть исторические записи с древнейших времен до нынешнего дня послужат к этому свидетельством. Когда профессор Роберт Хэер объявил предварительные результаты своих исследований по спиритизму, на него, хотя он был наиболее выдающимся химиком и физиком в мире, тем не менее стали смотреть, как на жертву обмана. Когда он доказал, что он не был обманут, его обвинили, что он впал в слабоумие. Гарвардские профессора поносили его за «его безумную приверженность к гигантскому обману».

Когда этот профессор в 1853 г. начал свои исследования, он «чувствовал, что его долг по отношению к своим ближним требует, чтобы все то влияние, каким он обладал, было бы направлено на попытку остановить прилив нарастающего безумия, которое, вопреки разуму и науке, устремилось к тому грубому заблуждению, которое называлось спиритуализмом». Хотя, по его собственному заявлению он «целиком присоединялся к теории Фарадея о столоверчении», он обладал тем истинным величием, которое характерно для князей науки, – он сперва произвел тщательные исследования и только после этого высказал истину. Как он за это был вознагражден со стороны своих пожизненных коллег – пусть об этом говорят его собственные слова. В речи, произнесенной в Нью-Йорке в сентябре 1854 г., он говорит, что