Разочарованный странник
Шрифт:
А я живу себе, поживаю, мечтаю о нём. Каким он будет? Узнаю ли я его, когда он придёт? Узнает ли он меня? Или мы так ничего и не поймём и разойдёмся, каждый сам по себе? Смогу ли я прочесть в его глазах тот тайный знак, который придуман лишь для нас двоих, или нет? Придёт ли он? Придёт ли он?
И если да, то когда? И как так сделать, чтобы мы друг друга узнали, и не пропустили, и не испугались бы?»
— И что, он пришёл?
Старушка смотрит из вагона поезда на проплывающие мимо острова, обрамлённые тростником. Поезд идёт через озеро. По её лицу расплывается мечтательная улыбка.
— Пришёл, только ненадолго. Он потом умер.
— Алиса,
— Ты просто не знаешь! Ты тогда была в Америке!
— Я знаю! Ты мне подробно обо всём писала.
И никогда не упоминала ни о каких прекрасных принцах.
— Нет, ты не знаешь! Мы были помолвлены, но он умер, понятно? Он очень меня любил, и я его любила, но он умер до свадьбы!
— Ладно-ладно, я тебе верю. Разумеется, я тебе верю. Конечно, он очень тебя любил. Я, кажется, даже вспомнила: ты мне что-то такое писала… Да-да, теперь я точно помню. А я вот так никого и не встретила.
— Ну и что? Невелика беда, правда? Так даже, может быть, и лучше. Может быть, твоя звёздочка там, в Нью-Йорке, она ничего и не знала, правда? Ты её спрашивала, ты ей верила, и она подмигивала в ответ, словно бы что-то обещала. Но на самом деле она ничего не знала. Она тогда тоже была совсем ещё девчонкой — твоя звёздочка. Она светила тебе, вела куда-то, давала надежду. И была такая блестящая! Но на самом деле она ведь ничего не знала.
Бабульки берутся за руки с такой непосредственностью и сердечностью, как будто им всё ещё по десять лет от роду. И улыбаются так мягко, так ласково, без единого грамма горечи, без иронии, без насмешки над прожитыми годами. Как будто так действительно лучше. Хрупкие и сильные одновременно. Едут по своим старомодным делам в совершенно новом блестящем поезде. Мимо озера, мимо островов, заросших осокой, мимо льняных и рапсовых полей, мимо бетонных небоскрёбов, заселённых иностранцами. И исчезают навсегда: становятся сперва далёкими, потом прозрачными и, наконец, совсем невидимыми.
Июль 2008 года
Страшные истории на ночь
Мы тогда остановились на неделю на хуторе близ Фалуна. Фалун — это столица того округа Швеции, который называется Даларна. От Стокгольма на север два с половиной часа, если ехать на поезде. Мы снимали маленький домик в лесу в двадцати километрах от города. Домик принадлежал пожилым супругам, которые жили неподалёку в двухэтажном особнячке. А близлежащие коттеджи сдавали. Так многие делают. Видимо, раньше это был «господский дом», а вокруг стояли всякие служебные помещения, в которых жили слуги. Или не знаю кто там жил. В наш век, когда слуг не стало, эти постройки решили сдавать туристам. Обычно хозяева публикуют объявление в местной газете или сообщают в турбюро, а там уж знают, что делать.
Мы не были туристами, мой муж со своей бригадой ремонтировал церковь в городе, а жили мы соответственно в съёмных домах, чтобы не тратиться на отель. Они на весь день уезжали в город, а я оставалась одна. Хорошее начало для сказки: «Вот уехали семеро братьев на промысел, а сестрица Алёнушка осталась в доме хозяйничать…»
В первый день я с самого утра пошла гулять в лес. Я встала вместе с ребятами в шесть часов. Было рано, поэтому лес был ещё весь в тумане. Вы бы видели, какой это лес! Вокруг Фалуна он совершенно сказочный: огромные деревья, рощи без подлеска, видные насквозь. Исполинские дубы, холмы, долины, всё монументальное. Стоял июнь, земля под дубами была белая от цветов. Постепенно туман рассеялся. Лес наполнился солнечным светом, пахло мёдом, вокруг порхали бабочки и птицы, которых я раньше видела только на картинках. А какой там был мох! Светло-зелёный, мягкий, как пуховая перина. Какие пышные папоротники! И ландыши, целые поляны ландышей. Упоительнейший лес, нереальный, как будто из сна. Я бродила до самого обеда, не боясь заблудиться. Я вообще никогда не теряюсь в лесу.
Когда я снова подошла к съёмной избушке, мне помахала с крыльца усадьбы наша хозяйка. Она поманила меня рукой, и я подошла. Старушка оказалась словоохотливой и пригласила меня попить с ней кофе. Внутри её дом выглядел очень симпатично. Тканые половики, клетчатые занавески, медная посуда на кухонных полках и расписные тарелки на стенах. Дед сидел за компьютером и играл в покер по Интернету, но очень обрадовался гостье и тоже к нам присоединился.
За кофе мы разговорились, и я в шутку спросила, нет ли в округе диких зверей, которые могли бы напасть на меня и растерзать на мелкие кусочки. Бабуля взяла себе ещё одну булочку и говорит:
— Как же нет? Конечно есть! Куда же без них? Тут у нас полно медведей, спасу никакого прямо. А уж в этом году тем более! Их лет пятнадцать никто не отстреливал, вот они и расплодились.
— Да-а-а-а-а… — протянул дед, — много развелось медведя в последнее время. Наш хутор ведь так и называется Медведемор, потому что медведи уморили тут у нас всю живность. И посевы, и кусты, и деревья, — ну ничего посадить нельзя. Они даже кур иногда давят, вот какие лютые. Хотя, конечно, куры — это больше по части лис. А уж лис здесь много, господи боже мой! Ни одной куры не оставят, всех подчистую перетаскают. Мы уж и не сажаем ничего, а всё равно к нам лезут. У нас же пчёлы…
Бабуля подлила мне ещё кофе.
— Мы весной вообще из дому не выходим. Только до машины пройдём разве что. Вот и сейчас я тебя с крыльца позвала, а во двор даже и не спускалась. Хотела раньше к вам сходить, да не решилась. Ждала, пока ты сама появишься. Весной медведи очень уж злые, голодные. Их еда ещё не поспела. Потом, к осени, станет поспокойнее, когда грибы да ягоды пойдут, а пока что ни-ни, судьбу испытывать не надо. У нас тут каждый год то одного медведь задерёт, то другого. К нам во двор чуть не каждый день приходит, в мусоре копается. Мы уж мусорный бак на замор; стали запирать. А ему-то что? У него ж силища, как у дракона какого-нибудь. Махнул лапой, и мусорный бак развалился. Вместе с замком!
У меня по спине пополз холодок. Я живо вспомнила свою многочасовую прогулку по весеннему лесу. И представила: иду я, ничего не подозреваю, рву цветочки, напеваю весёлую песенку, а за каждым деревом затаился голодный медведь, обладающий силой, как минимум, дракона. А то и хуже. Тут дед вскричал, тыча крючковатым пальцем в окно:
— Вот! Что я говорил! Видите? Опять этот пятнистый людоед пришёл! Этот, с серым боком, который в том году Эрикссону ноги оторвал! И ходит, и ходит, как мёдом ему тут намазано!
Через окно было видно, что во дворе и впрямь происходит нечто странное. Один из десяти ульев был открыт, его крыша валялась на земле, вокруг ошалело летали пчёлы, а рядом сидел медведь, запускал лапу в улей, вытаскивал и облизывал. Медведь был действительно гигантский, намного больше, чем по телевизору. С одного бока его громоздкая туша была серой, поэтому его, наверное, и назвали пятнистым. Мишка сперва пошуровал в улье лапой, потом ему этого показалось маловато, и он засунул внутрь всё рыло. Он повернулся в нашу сторону, и я увидела, что его морда была вся в меду, даже уши.