Разорванное небо
Шрифт:
– Маховик, – произнес он, отдуваясь, и тут же пояснил: – Аккумулятор немного стар, не стига за нешто. Остава ни само да подкочавам петрол. Ами карбюратарот тук не работи на малките обрати.
Корсар не нашелся что сказать и только старался удержать на месте челюсть, натурально отвалившуюся при виде того, как болгарин орудует насосом. Интересно, а что еще у него тут «не работи»? Нет, уж лучше не знать…
Болгарин тем временем перегнулся вперед и включил сцепление. Раскрученный вручную маховик с жестяным лязгом соединился в одно целое с коленвалом, передав ему часть своей энергии. Впереди над капотом мелькнули черные лопасти винта, с натугой прокрутились поршни в цилиндрах, и в этот момент оживший генератор дал искру.
Старый,
Болгарин довольно улыбнулся и продемонстрировал Корсару большой палец. Тот ответил ему тем же, добавив короткое выразительное вздергивание кулака вверх: «На взлет!» Но болгарин лишь широко улыбнулся, показал сначала на себя, потом в сторону перестрелки и прокричал:
– Мояте работа е там. Ште се оправш ли сам?
– Справлюсь, не бойся! – коротко кивнул ему Корсар.
– С Богом! – бросил на прощание болгарин и, подхватив свой автомат, скрылся в салоне.
Корсар дал ему время выскочить через бортовую дверь и прибавил газу, вспоминая отрывочные наставления, которыми болгарин пытался снабдить его с самого момента прибытия на аэродром. Несколько секунд он на двух третях мощности прожигал свечи. Рулить куда-нибудь по бугристой земле не требовалось. Самолет уже стоял в самом начале заросшей бурьяном взлетной полосы. Ветер гнал травяные волны под углом к вектору взлета, и Корсар, заблокировав заднее колесо в нейтральном положении, до отказа двинул сектор газа.
– Ну, поехали! – сказал он сам себе и отдал тормоза.
Дряхлый АН-2, бывший вряд ли намного моложе своего нынешнего пилота, на удивление резво для своего возраста принялся брать разгон. Корсар слегка пошевелил штурвал и с содроганием прислушался к доносящемуся при каждой встряске даже сквозь рев мотора жалобному треску фюзеляжа и скрежету разболтанных и ржавых тяг. Подумать только, его жизнь теперь зависит от этого престарелого аппарата! Но лучше об этом не думать. А в мире, отгороженном сейчас от него забрызганными грязью стеклами кабины, события менялись, словно картинки в калейдоскопе. И менялись не в лучшую сторону. То ли обойдя, то ли прорвавшись сквозь передовой партизанский заслон, два юрких, окрашенных под древесную жабу и таких же приплюснутых «хаммера» на предельной скорости вывернулись из-за отмеченного скалой поворота и понеслись вдоль хлипкого фронта отряда апостола Велева. Из их распахнутых дверей один за другим ловко сыпались солдаты. Одинаково рослые и пятнистые с головы до ног. Мешковатая форма и раскрашенные лица делали их безликими, неотличимыми друг от друга. Разработчики обмундирования, несомненно, рассчитывали на такой эффект. Выскочив, солдаты немедленно открывали огонь. Их поддерживал тяжелый браунинг легкобронированного джипа. Двоих партизан-новичков, неосторожно торчавших на балконе аэродромного КП, рассекло пополам крупнокалиберной очередью прежде, чем они успели вскинуть к плечу свои жалкие двустволки – за пулеметом явно сидел мастер своего дела.
Летчику-болгарину повезло больше. Следующая очередь хлестнула в его сторону, но он успел с разбегу, только ноги мелькнули, кувырнуться в спасительный кювет на краю летного поля, которое тут же взметнулось частыми фонтанчиками разрывов. На этом, однако, легкие победы американцев закончились. Болгарские «поборники», опомнившись, встретили стремительный натиск врага плотным огнем, и передний из вездеходов, пропоротый меткой пулеметной очередью, круто, приседая на один борт, развернулся и рванул обратно, под защиту скалы. Но второй в это время, оставив партизан заниматься пассивной перестрелкой с рассыпавшимся в камнях американским десантом, обошел с фланга служившую им позицией канаву и рванул наперерез взлетающему «кукурузнику», не без основания посчитав его главной причиной всей заварухи. К счастью, над крышей оставшегося «хаммера» торчал не тонкий ствол браунинга и не кургузый автоматический гранатомет, а огромная труба пусковой установки «Тоу-2». Стрелять из нее по взлетающему самолету – занятие для клинических оптимистов.
Какой-то солдат, возможно оператор этой самой установки, все же высунулся в верхний люк и палил по «кукурузнику» из штурмовой винтовки. Бугры и ямы запущенной донельзя взлетной полосы заставляли вездеход тяжело подскакивать и не давали ему взять верный прицел, но долго так продолжаться не могло. Стоило Корсару об этом подумать, как несколько пуль со звонким треском прошили тонкий дюраль обшивки.
Щелчок, взвизг – и в остеклении появилась «мелкокалиберная» дырочка, но свинцовая смерть, к счастью не дав рикошета, ушла в открытую форточку. Корсар невольно втянул голову в плечи. Еще одна горсть свинцового гороха пробарабанила по верхней плоскости, и в этот миг над срезом кювета показалась человеческая фигура, силуэт которой был нарушен каким-то длинным предметом. Человек выпрямился, стоя на одном колене и не обращая внимания на свист пуль вокруг, – и вдруг дымчатый белый след стремительно пролег в воздухе от его плеча до вездехода, упершись в самую середину «хаммера». Тотчас из боевой машины вырвался яростный огневой смерч.
Сопровождаемые ужасным грохотом, кувыркнулись в стороны выбитые створки дверей. Теряя колеса, объятый огнем «хаммер» слетел со взлетной полосы, под самым носом «кукурузника» въехал передком в какую-то яму и перевернулся. Только что Корсару не хватало для взлета какой-то секунды, но теперь он почувствовал себя так, словно в его распоряжении оказалась вечность. Не удержавшись, он по-мальчишески свистнул и показал пылающим обломкам оттопыренный средний палец. АН-2 промчался по оставшемуся на траве огненному следу, уже набрав нужную ему скорость.
Корсар больше не мог слышать, как на оставленной им земле разрастался бой, как раскатистый треск очередей и гулкие выхлопы карабинов опоясали летное поле уже почти по всему периметру, – это подоспевшая из Белицы автоколонна правительственной полиции без большого энтузиазма, но все же вынуждена была поддержать американцев. Но и без того русскому летчику было ясно: там внизу сейчас погибали не самые плохие на свете люди. Погибали потому, что захотели прийти ему на помощь. Такое не может, не должно забыться.
Корсар, сжав зубы, положил АН-2 на курс к границе. Лишь много позже ему предстояло узнать, что бой на маленьком, никому до того не известном аэродроме между Разлогом и Белицей не утихал до позднего вечера. В истории болгарского сопротивления он станет потом известен как «последний бой апостола Панайота Велева». С ним вместе пали подвоевода Драган Македонов и оба албанца, имена которых успел запомнить Корсар. Погибли и те, кого он запомнил только в лицо, кого не успел ему «представить» апостол.
Лишь бывший рядовой Разлогского полка Сливен Сливов из города Сливена с кучкой поборников, среди которых был и удачливый болгарский пилот, сумел с наступлением темноты прорвать обруч окружения и уйти в спасительные горы. Три дня каратели гнались за ними, но, видно, на сей раз Бог хранил отважных воинов.
Сопротивление продолжалось.
Массив Шар-Планина. «Чебурашка-ниндзя» Очередной день обещал пройти все в том же вынужденном безделье – хотя Хомяк составил и себе, и обоим оставшимся в строю пилотам график занятий, но тренажер был всего один, и ожидающим своей очереди казалось, что время течет невыносимо медленно. По новому распоряжению коменданта Кадарника русским летчикам предписывалось оставаться в помещениях базы, на случай если противник уже вычислил ее расположение и готовит нападение. Начальник охраны счел это за недоверие к своим людям и во всеуслышание объявил действия коменданта перестраховкой, граничащей с трусостью, но Хомяк, присутствовавший при этом конфликте, Тамашаивича не поддержал и даже наоборот, взял сторону коменданта.