Разрешение на жизнь
Шрифт:
Шахматы выскользнули из-под пояса в последнюю секунду, коробка от удара об асфальт раскрылась, фигурки разлетелись в разные стороны, ломаясь на мелкие части. Особенно не повезло крыльям бабочек – они отваливались от фигур и разлетались почти в крошки. Толпа, собравшаяся поглазеть на редкое зрелище, тихо переговаривалась, ожидая прибытия полицейских. А Гуру лежал на асфальте, уже совсем не похожий на человека, скорей напоминая кучу тряпья, из-под которой вытекал красный ручеек. И только осколок черного агата поблескивал рядом с ним живописно и таинственно.
ГЛАВА 11
8 апреля, суббота – 9 апреля, воскресенье
Глаза можно было открыть, а можно и не открывать – это ничего не меняло. Что так, что этак оставались – совершенная темнота, боль в груди и абсолютно бесчувственные ноги. А еще полная тишина, и очень хотелось пить.
«Я, наверное, умер, – решил Дорин. – И где тогда длинный коридор со светом в конце? Где родственники и друзья, вышедшие мне навстречу? И почему у меня все болит? Разве мертвые чувствуют свое тело?»
Он пошевелил руками – в груди отозвались болью сломанные ребра. Но руки, хоть и связанные, были, он это чувствовал. Андрей поднес их ко рту и попытался зубами прихватить скотч, которым они были стянуты, но это движение вызвало такую боль в челюсти, что он опять потерял сознание.
«Значит, не умер, мертвые в обморок не падают. И пить им не хочется, – подумал он, когда опять пришел в себя, – просто меня закопали живьем. Бросили в яму и закопали. Господи, Ленка, за что тебе все это? – почему-то всплыло у него в голове. – За что тебе такой дурак, как я? За что одинокие вечера, если я помру? Придется врать Сонечке о том, куда я делся. Нашел, идиот, себе игрушку – смерть…» И он опять отключился.
Вновь вернулось сознание. Андрей все-таки решил попробовать выбраться. Но, памятуя прошлый опыт, не стал грызть пластырь, а вытянул руки, оперся обо что-то твердое и, преодолевая боль в груди, попытался подтянуться вперед. Ему это удалось, но за спиной раздался неясный шум и тело его сильно дернулось назад. Андрей полежал немного, пережидая боль и соображая, что произошло, потом протянул руки и потрогал то, что было перед ним. Вертикальная поверхность, горизонтальная поверхность, опять вертикальная, опять горизонтальная… Да это же лестница, а он валяется на полу вдоль нее…
Значит, первоначально он лежал на ней головой вниз, а грохот сзади был звуком падения его тела со ступеней. Так это не могила и не яма. Это – подвал.
Значит, его просто бросили в подвал – помирать. Даже не удосужились убить, чтобы не мучился. И тогда он разозлился. И решил, что не имеет права умереть. Потому что не имеет права оставить Лену и Японца. Потому что противно: дошел до конца и почти все распутал, а потом по глупости обломился. Потому что не этим же ублюдкам лишать его жизни. Потому что он обязан выбраться.
Если это действительно подвал, а сейчас он ясно вспомнил, что те двое говорили о каком-то подвале, значит, выход – наверху. И надо всего лишь подняться по лестнице наверх. О том, что это «всего лишь» будет происходить с отключенными ногами, со связанными руками, с поломанными ребрами и челюстью, Дорин решил не думать. О том, что дверь наверху может оказаться запертой – забыть раз и навсегда. О том, что если даже она не заперта, а просто открывается вовнутрь, и он не сможет дотянуться до ручки – выкинуть немедленно из головы.
Сначала Андрей пополз к основанию лестницы. Оказалось, что нижняя половина его туловища весит не мало. Он всегда гордился тем, что так и не начал обрастать жиром, что у него мальчишеские, узкие бедра. Но только теперь понял, что гордиться – нечем. Его узкие бедра и длинные ноги давили с такой силой, что их почти невозможно было сдвинуть с места.
Но ползание по ровному полу принесло и свои положительные плоды. К тому моменту, когда Андрей оказался перед лестницей, он успел выработать способ передвижения. Надо вытаскивать руки вперед и, опираясь на локти и громко подвывая от боли в ребрах, подтягивать себя к ним. Минут через десять он уже понял, как и что для этого нужно, и всего-навсего через полчаса достиг первой ступеньки. Теперь надо было лечь на правый бок, слева ребра почему-то болели больше, отдышаться и честно признаться себе, что у него может не хватить сил на лестницу. Он ведь даже не знает, сколько в ней ступенек, а подвал может быть и очень глубоким – ступенек тридцать, а то и пятьдесят.
Отказаться от всей затеи, лечь и тихо ждать смерти? Ждать как счастья, как избавления, как конца этой невыносимой боли? Он решил попробовать первую ступеньку, а потом посмотреть, что будет.
Не получалось ничего – позвоночник никак не хотел отклоняться назад настолько, чтобы локти могли достать до верха. А опереться было не на что. Он повернулся на бок, пытаясь использовать естественную высоту плеча, потянул руки вперед, локти встали на ступеньку. Он вздохнул с облегчением, хотя понимал, что такой поворот на бок, когда ты лежишь на плоскости – пара пустяков даже для него, а вот когда он будет лежать на ступеньках – это может оказаться серьезной проблемой.
Но сейчас он перекатил тело обратно, собираясь потом силой втащить себя на одну ступеньку. Только опять ничего не получилось – локти при повороте тела скользнули вниз, он ударился щекой о камень и опять потерял сознание.
«Все, – сказал Андрей, когда опять пришел в себя. – Это невозможно, успокойся, расслабься и тихо отдай концы…» Но в памяти всплыл рассказ одного стюарда, с которым они летали лет десять назад. Тот когда-то учился в семинарии, потом бросил, но что-то из курса помнил и больше всего любил рассказывать поучительные истории из патериков.
Та, которую сейчас вспомнил Дорин, повествовала о двух старцах, которые много лет жили в одном монастыре в соседних кельях и трудились вместе – плели корзины. Каждый вечер, утомленные от работы, изжаренные под солнцем, измученные жаждой, они перед тем, как идти спать, договаривались завтра с утра покинуть монастырь и уйти куда-нибудь, где жизнь полегче. И каждое утро, не сговариваясь, вставали, пели положенные псалмы, читывали молитвы и принимались за работу. Вечером история повторялась вновь.