Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник)
Шрифт:
Я решила не бояться. Я считаю его поведение скорее мальчишеством, чем настоящей угрозой.
Мне хотелось бы завести друга.
Еще шесть футов, и стена из шероховатой становится гладкой. Поворачиваем направо. Два фута пустого пространства, и мы у деревянной занозистой двери со сломанной ручкой. Выждать три удара сердца, чтобы убедиться – мы одни. Один шаг вперед – и мягко тронуть дверь. Один
– Сюда, – шепотом говорю я.
Я тяну его к душевым кабинкам и шарю по полу в поисках обмылков, застрявших в стоке. Нахожу два кусочка, один вдвое больше другого.
– Протяни руку, – говорю я в темноту. – Он скользкий, не урони. Мыла мало, нам сегодня повезло.
Несколько секунд нет ответа. Начинаю волноваться:
– Ты тут?
Неужели ловушка? Может, таков их план – его послали убить меня в этой каморке в кромешной темноте? Я до сих пор не знаю, что со мной хотят сделать в психлечебнице. Может, решили, что с меня достаточно изоляции, но ведь могут и убить. Так целесообразнее.
Не сказала бы, что я этого заслуживаю.
Я здесь за то, что совершила ненамеренно, и никому, похоже, нет дела, что это был несчастный случай.
Я не слышу шума воды, и сердце останавливается. Эта душевая редко бывает полной, но, как правило, один-двое моются. Я пришла к выводу, что обитатели лечебницы действительно психически больны и либо не в состоянии найти дорогу в душевую, либо не обращают внимания на такие мелочи.
С усилием сглатываю комок в горле.
– Как тебя зовут? – Его голос раскалывает воздух и мой поток сознания. Я чувствую его дыхание гораздо ближе, чем прежде. Сердце бьется быстрее; не понимаю, почему я не могу справиться с собой. – Это что, тайна?
– Ты ладонь подставил? – спрашиваю я пересохшим ртом. Выходит грубо и хрипло.
Он подается на несколько дюймов вперед. Я боюсь дышать. Его пальцы тронули жесткую ткань единственной одежды, которая у меня есть, и я с облегчением выдыхаю. Пока он не дотронется до моей кожи… Пока он не дотронется до моей кожи… Пока он не дотронется до моей кожи, мой секрет остается при мне.
Моя тонкая рубаха столько раз стиралась в здешней жесткой воде, что царапает кожу, как джутовый мешок. Уронив больший обмылок в ладонь сокамерника, на цыпочках отхожу назад.
– Я включу для тебя душ, – объясняю я, стараясь не повышать голос, чтобы другие не услышали.
– А что с одеждой делать?
Он по-прежнему слишком близко.
Неистово моргаю в темноте.
– Придется раздеться.
Послышалось отрывистое сопение – он беззвучно смеется.
– Нет, это понятно. Куда ее деть, пока я моюсь?
– Постарайся не намочить.
Он глубоко вздыхает.
– Сколько у нас времени?
– Две минуты.
– Господи, ну почему ты ничего не гово…
Включаю два душа одновременно, и его жалобы тонут под частыми пульками воды из едва работающих насадок.
Я двигаюсь автоматически. Я столько раз это делала, что уже запомнила самые эффективные методы оттирания, смывания и расходования мыла на тело и волосы. Полотенец нет, поэтому фокус в том, чтобы не намочить какую-нибудь часть тела слишком сильно. Высушиться толком не удастся, и следующую неделю будете подыхать от пневмонии. Я знаю.
Ровно через девяносто секунд я выкрутила волосы и натянула изношенную одежду. Единственное, что до сих пор остается в сносном состоянии, – теннисные туфли: мы здесь мало ходим.
Сокамерник отстал лишь на несколько секунд. Надо же, какой способный ученик.
– Держись за подол моей футболки, – приказываю я. – Надо спешить.
Его пальцы на целую секунду коснулись моей поясницы, и я зубами впилась в губу, чтобы подавить интенсивность ощущения, и едва не застыла на месте. Никто никогда не подносил ко мне руку даже близко.
Ускоряю шаг, чтобы он чуть отодвинул руку. Сокамерник спотыкается в темноте, но не отстает.
Наконец мы оказываемся в знакомых четырех бетонных стенах, вызывающих клаустрофобию. Сокамерник не сводит с меня глаз.
Съеживаюсь в углу. У него по-прежнему моя кровать, одеяло, подушка. Я прощаю ему неопытность, но становиться друзьями, пожалуй, рановато. Возможно, я слишком поспешила ему помочь. Может, он здесь, чтобы издеваться надо мной. Если я не согреюсь, то заболею. Волосы мокрые, а одеяло, в которое я обычно их заворачиваю, все еще на его стороне камеры. Кажется, я по-прежнему боюсь его.
С судорожным вздохом испуганно поднимаю голову и в тусклом свете дня вижу, как сокамерник накрывает мои плечи двумя одеялами.
Моим.
И своим.
– Прости, я вел себя по-хамски, – шепчет он куда-то в стену. Он не коснулся меня, и я испытала
– Я Адам, – медленно говорит он, отодвигаясь от меня, пока в комнате не стало казаться пусто. Правой рукой он снова тащит одну кроватную раму к моей стене.
Адам.
Какое хорошее имя. Сокамерник с хорошим именем.
Это имя мне всегда нравилось. Не помню почему.
Я не стала тратить время, залезая на едва прикрытые пружины матраца. Я так измучена, что почти не ощущаю металлических колец, готовых проткнуть мне кожу. Я не спала больше суток. «Адам – хорошее имя», – успела подумать я, прежде чем меня поглотила усталость.
Глава 4