Разрушь меня
Шрифт:
И вот я, гордая и совершенно одинокая, машу вслед проезжающим мимо меня автомобилям, в которых ребята разъезжаются по домам.
Как только музыка из открытых окон стихает, и пыль от их колес опадает обратно на дорогу, я начинаю понимать, какая же всё-таки дура.
Идти вдоль поля оказывается страшновато. То ли у меня обнаружился страх открытых пространств, то ли я всё ещё жду, что на меня из высокой травы выпрыгнет какой-нибудь одичалый. Так, однозначно пора завязывать с чтением Кинга. Даю себе это обещание и сворачиваю направо, надеясь срезать.
Бешусь на Юльку за слишком длинный язык, и вляну собственную глупость, за то, что не следила за дорогой, за то, что отказалась от предложения Олега, за то, что вообще приехала в эту дыру.
Бессилие как-то разом обрушивается на меня, и я оседаю на дорогу, покрытую желтоватым песком, подтягивая колени. Плевать, что платье испорчено, плевать, что здесь наверняка куча змей и насекомых, сейчас меня ничто из этого не волнует. Невыплаканные слезы настигают меня, и прячу лицо в сложенных руках, роняя слезы на землю Ласточкино. Я даже толком-то и сама себе не могу объяснить, почему на душе так паршиво, но есть такие моменты, когда просто хочется выплакать душевную боль, которая копится и копится, нарастая плотиной, которая в какой-то момент прорывается.
Всхлипываю я достаточно громко, будучи уверенная в том, что случайный прохожий вряд ли обнаружит меня. В такое время дня здесь почти наверняка никого не бывает. Именно из-за этой своей ошибки я не сразу слышу шум колес приближающегося автомобиля.
Тут же вскакиваю, застигнутая врасплох, стараясь утереть слезы, но понимаю, что опухшие глаза и нос и выдают меня с потрохами.
Надежда на то, что это кто-то незнакомый исчезает, когда я вижу значок «Хендай» на автомобиле.
Нет, пожалуйста. Только не это.
Но это «Это».
– Ты чего тут? – хмурится Матвей, тормозя рядом со мной и опуская стекло.
– Ничего, – бурчу я в ответ, стараясь встать так, чтобы ему было видно только мой профиль.
– Плакала что ли? – подозрительно спрашивает он. – Это из-за рябят? – в голосе звучат недовольные нотки, от которых мне как-то сразу становится теплее на душе.
– Нет.
Мне хочется быть с ним повежливее, честное слово. Я даже сама не могу объяснить, почему веду себя так. Именно с ним.
– Короче, – по его тону я понимаю, что он не слишком доволен моими односложными ответами, – подвезти тебя обратно, или хочешь до ночи тут блуждать?
Искушение отказаться велико, но здравый смысл всё-таки подсказывает, что сейчас не время играть в гордость.
– Да, – отвечаю, шмыгая носом, и уже запрыгивая в машину, добавляю тихое, – спасибо.
Тут лицо Матвея немного светлеет.
– Да вижу я, что не нравлюсь тебе. Рожей не вышел, наверное. Но ты не бойся, я не трону, довезу в сохранности.
Я даже набираю в грудь воздуха, чтобы возразить, но не могу найти слов. Просто тупо смотрю на его профиль, сосредоточенно и хмуро следящим за дорогой. Его левая рука так и остается лежать на опущенном стекле, сквозь которое внутрь врывается теплый воздух, ерошащий его волосы, а правая небрежно держит руль. Несмотря на эту расслабленную позу, я нем чувствуется уверенный водитель. Мне с ним не страшно. Матвей разворачивает машину и направляет её в сторону относительной цивилизации. С ним спокойно, но не легко.
– А ты зачем возвращался? – решаюсь нарушить молчание первой спустя несколько минут.
– Бл*ть, – он закатывает глаза, – футболку на озере оставил. Но тебя на дороге увидел и так обалдел, что забыл про всё, – нагловатая усмешка. – Ладно, ничего, она старая всё равно, барахло, оно ещё никого счастливым не делало.
Моя мама бы с ним поспорила.
– Тебя не волнуют земные вещи, да?
Матвей задерживает на мне внимательный взгляд голубых глаз, и мне снова становится не по себе. Не надо было садиться в чертову машину. Через часик-другой мама бы все равно вызвала отряд спасения.
– Меня волнует благополучие моей семьи и моё собственное. На всё остальное мне откровенно говоря насрать, – просто отвечает он, вновь переключаясь на дорогу.
Я задыхаюсь от возмущения и желания доказать ему, что он не прав. А как же общество? Политика? Проблемы третьих стран? Я бы могла засыпать его вопросами, но почему-то боюсь вызвать ироничную усмешку. А мне кажется, что она точно появится. А ещё я боюсь, что он может разбить мои убеждения. Это у него получается достаточно просто.
– Нет ничего важнее тебя в этом мире, Лиза. – я вздрагиваю. – Важнее самой себя у тебя нет ничего и будет. – немного расслабляюсь. – Ты, твои родители, близкие, – это всё. Когда ты поймешь, что жизнь слишком коротка, чтобы размениваться на чужие чувства и желания, ты быстренько найдешь пути и решения собственных хотелок. Ты же чего-то хочешь, Лиза?
– Всеобщего блага? – ответ звучит так жалко, что я даже удивляюсь, как он не разражается смехом.
– Ты не сможешь осчастливить всех. Но себя можешь. И по сути, это твой долг перед богом и жизнью. Больше ничего.
– А ты, значит, философ? – складываю руки на груди, и теперь уже вижу его грустную усмешку.
– Это просто философия, которой научила меня жизнь. Когда умер мой отец, мать осталась на руках со мной и старшим братом. Родственников у нас не было, пособия государства были такими, что впору их и вовсе не получать, – смех. Матери пришлось продать квартиру и перебраться сюда. Чудом нашла работу продавцом в местом магазинчике. Мы жили впроголодь, сама понимаешь, зарплаты здесь не самые роскошные. Я не жалуюсь, – он рассказывает всё это усталым голосом, – у нас хотя бы квартира была, которую продать можно. Но подумай сама, сколько таких семей по России? В мире? Ничто и никому тут с неба не падает, всё нужно доставать кровью и потом. Тебе повезло, если ты никогда не видела ничего подобного, – он окидывает меня взглядом, словно подтверждая эту догадку, – но мир на самом деле состоит из говна, а не из сахарной ваты.