Разрушение в школе Прескотт

Стунич С. М.

Я улыбнулась, но в выражении моего лица не было радости. Мои пальцы дошли обнаружили шрам над глазом Эрика, куда я ударила его металлическим машинкой.

— Ты изменил мою жизнь к худшему, Эрик. Приемная семья была моим побегом, подальше от моей матери, моего насильника-отчима. Ты украл этот шанс у меня, у нас.

Закрыв глаза, я представила другой мир, где Пен, Хизер и я обрели любящий дом, безопасное место, и мы все выросли без отметин монстров на нашей коже.

Я открыла глаза.

Сейчас я окружена моими монстрами, но, по крайней мере, я держу поводок некоторых очень красивых.

Черт,

ты на самом деле думала, что они просто расправятся с Кушнерами? Не думала. Это следующий уровень. Должно быть где-то во мне осталась немного сладости, потому что все еще больно, в странном смысле. Если бы убийство вызывало мне только радость, я бы забеспокоилась. Но также, я не чувствую сожаления.

— Пожалуйста, пожалуйста, Бернадетт. Пожалуйста. Прости меня. Я больше так не буду. Я прекращу. Прекращу, — сейчас Эрик рыдает, сопли текут из его носа и на его губы. Его слюна пенится. Он определенно больно. Еще…должно быть он чувствует, что не выйдет отсюда, так? Как я и сказала, монстры всегда знают, что надо искать других монстров.

— Ты видел, что я сделала с твоим домом? — спросила я его, и он кивнул, почти охотно, будто думал, что признание в этом умалит меня. — Это тебя напугало?

Он снова кивнул, и я улыбнулась, поднимаясь и направляясь обратно, чтобы снова встать рядом с Аароном.

Оскар не спрашивал меня ни о чем, только сделал шаг вперед и снова навел револьвер на Эрика.

— Нет, пожалуйста! — кричал Эрик, его голос раскалывал неподвижный воздух.

Хоть я и ожидала этого, хотела этого, я снова прыгнула, когда Оскар спустил курок.

* * *

Два года назад…

Оскар Монток

Не то, чтобы я наслаждался совершать жестокие вещи. Нет, это жестокие вещи необходимы. Вы не можете создать порядок без маленького хаоса. Нельзя пошатнуть Хавок без малейшей боли.

Бернадетт сидит в кафе на другой стороне улицы, перед ней стоит черный кофе, светлые волосы падают на лицо. Она не хочет идти сегодня в школу.

Из-за нас.

Я поставил локоть на стол и поместил свой подбородок в руку, наблюдая за ней. Она вероятно думает, это только сейчас, что она оказалась под пристальным взглядом Хавок. Но это совсем не тот случай. Все пятеро из нас были также испорчены, когда были детьми, как и сейчас. Мы всегда наблюдали за Бернадетт Блэкберд.

Сначала она была для нас потерянной, маленькой птичкой, той, кто нуждается в защите, потому что они слишком слабы и слишком мягкие, чтобы постоять за себя. Жизнь показала нам, что мы не смогли спасти ее, как бы не старались. Мы не смогли спасти ее от абьюзивной матери или от отчима-педофила.

Все потому, что мы не обладали властью.

Теперь обладаем. И причина, по которой у нас есть эта власть, заключается в насилии.

— Есть, что сообщить? — спросил Хаэль, плюхаясь на стул напротив меня.

Я могу видеть это в его глазах, когда он смотрит на Бернадетт. Он влюблен в нее,

но иначе, чем я. Моя любовь к ней причиняет боль. Она обжигает. Я стиснул зубы, что не поддаться чувствам, пока Хаэль не видит, но когда его внимание возвращается ко мне, эмоций не было. Я запираю их в серебряном сундуке внутри моего сердца, и всегда убеждаюсь, что откинул ключ далеко.

Я улыбнулся.

— Ничего. Она не притронулась к своему кофе и не проверила телефон.

Хаэль кивнул и вздохнул. Ему не нравится этот план, но больше мы ничего не можем сделать. Мы наблюдаем за Бернадетт, но Бернадетт никогда не перестанет наблюдать за нами. Здесь ей не место, черт подери. Как я и сказал, Хавок — это насилие. Насилие не весело. Я просто хочу, что Бернадетт ушла.

К сожалению, она видимо никуда не собирается уходить. И я действительно ненавижу делать это под видом помощи Кали Роуз-Кеннеди. Я бы никогда не причинил Бернадетт боль, чтобы угодить ей, несмотря на ее призыв Хавок.

Кроме того, Хавок означает две вещи: преданность и семья.

Сейчас не кажется, что мы преданы Бернадетт.

— Черт, ненавижу это, — сказал Хаэль, кусая губу.

Он снова покачал головой, но ничего не делает, чтобы изменить ее судьбу. Никто из нас не делает. Хаэль знает, что у него есть мать, которая живет внутри собственной головы, отец-убийца и плохие перспективы на будущее, если он не поможет Хавок построить что-то лучше. Мы все запросто можем застрять и прожить жизнь наших родителей — и мы могли бы обречь Бернадетт на гибель вместе с нами.

— Если бы это не было трудно, это не было бы правильным решением, — сказал я, поднимаясь со своем стула и направляясь к школе Прескотт.

Если Бернадетт не появится сегодня, нам придется пойти и найти ее завтра, вытащить ее из уютной кроватки, заставить ее бояться единственных людей в мире, которых не должна.

Я ругаюсь под нос, резко выдыхаю и поправляю запонки на пиджаке.

Я говорю себе не оборачиваться на нее, но все равно обернулся. Наши взгляды встретились, и что-то внутри меня сдвинулось и сломалось, в этих трещинах появилась обжигающая и опасная лава. Бернадетт поднесла свой кофе к губам и начала пить, наблюдая за мной, как я говорил, как всегда.

Два года я сожалел об этом моменте, потому что именно тогда я мог положить этому конец.

И я не имею в виду быть милее с Бернадетт. Я имею в виду стать ее худшим кошмаром.

Тогда она могла бы уйти, тогда бы она смогла избежать всех нас.

Она могла не заметить меня, стреляя в голову потенциальным насильникам. Все же надо было так поступить, — в конце концов, они касались ее так, как только я или один из парней Хавока должен касаться ее — но я бы никогда ей этого не сказал. Ей не пришлось бы видеть.