Разрушитель
Шрифт:
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Спаркслин остановил машину у дома Трей. Они не договаривались, куда ехать, просто для Трей сегодняшний день был настолько насыщенным, что ей хотелось побыстрее отвлечься от всех дел и расслабиться.
А Спаркслину некуда было больше деваться. После землетрясения от его города не осталось и следа. Да и вообще город теперь было трудно узнать. И дело было не только в совершенно новых домах, улицах. Лос-Анджелес стал значительно чище, спокойнее. В нем не было ничего лишнего, и даже предложение о посадке одного нового
Вокруг сновали роботы, которые поддерживали порядок: убирали мусор, зимой очищали улицы от снега, а весной и осенью – от грязи. Да, после землетрясения все нарушилось в природе, и когда-то солнечный курортный город, не знавший холода и слякоти, теперь весь ежился, когда в ноябре с неба начинала падать белая холодная пушистая вата.
Вместе с тем, город терял, возможно, самое главное, что у него было – он терял свою душу.
Даже люди сделались другими. Их жизнь текла монотонно и однообразно, исключая всякие неожиданности и потрясения. Мир был настолько ошарашен землетрясением, что теперь пытался застраховаться от любых неприятностей. Самые сложные и опасные работы доверялись только роботам. Впрочем, потом роботам стали доверять и менее сложные и опасные работы, и люди, сами того не замечая, превратились в их заложников. Каждый их поступок проверялся на целесообразность, и человеческий мозг со временем так адаптировался к внешним условиям, что постепенно начал превращать и самого человека в робота – никаких лишних эмоций, никаких переживаний. Он заставлял людей думать практично и трезво, подчиняясь бесчисленным законам и инструкциям, которые неустанно выдавали компьютеры.
Спаркслин все это видел и чувствовал, и ему было здесь тоскливо и одиноко.
Единственным человеком, к которому Джона тянуло, была Трей. И дело не только в том, что она была красивой женщиной. Трей больше других, даже больше его друга Заклина, напоминала ему о той далекой жизни, из которой он был так неожиданно и насильно вырван. В этой женщине удивительным образом уживались и тонкий ум и безрассудство, и нежность и обидчивость, и хитрость и наивность.
Спаркслин выбрался из машины и направился вслед за Трей. Он вскинул голову вверх и спросил:
– Слушай, а у вас лифты никогда не ломаются?
– Никогда, – улыбнулась Трей.
– Прекрасно, – Спаркслин остался очень доволен ее ответом.
Квартира Трей находилась на двадцать пятом этаже.
– Конечно, если какому-нибудь умнику не придет в голову разморозить еще одного преступника, который превратит весь город в развалины.
– Можешь спать спокойно: размораживать уже никого не придется. Можно только вытащить их останки из-под обломков.
– Ах да, я забыла.
– Говоря о преступнике, ты кого имела в виду, меня? – снова спросил Спаркслин.
– Да нет, что ты. Ты ведь полицейский и, кстати, довольно неплохой.
– Спасибо.
Дверь лифта распахнулась, и они вошли внутрь. Трей нажала кнопку, на которой высвечивалась цифра 25, и ровно через 25 секунд они были
Трей достала из кармана куртки золотую пластинку и сунула ее в небольшое отверстие в двери. Из динамика на стене послышалась приятная мелодия, и дверь тут же сама отворилась.
– Кстати, – осторожно спросил Спаркслин, когда они вошли в квартиру, – что вы дальше собираетесь со мной делать?
– Не знаю, – пожала плечами Трей.
– Филлипс грозился, что меня убьют.
– Чушь. Это противоречит нашим законам. Не знаю, может, Тейер и будет настаивать, чтобы тебя поместили обратно в криогенную ванну…
– Но ведь никаких криогенных ванн больше нет. Ты же сама слышала взрывы, – закричал Спаркслин.
– Действительно, – согласилась Трей, – Хотя, знаешь… У нас ведь есть целый завод, который изготавливает криогенный раствор… Да ты не беспокойся, я думаю, до этого не дойдет. Разве что, посидишь несколько лет в обычной тюрьме.
– В обычной тюрьме?
– Да. С телевизором, сауной, спортивным залом.
– А кто у вас сидит в тюрьме?
– Да разные люди. А два года назад посадили человека, который совершил самое большое преступление за последние пять лет, – вздохнула Трей.
– И что же он такое сделал? – со скрытой насмешкой спросил Джон.
– Занимался изготовлением фальшивых лицензий на пользование нецензурными словами.
– Что ты говоришь?!
– Серьезно.
Спаркслин не выдержал и громко рассмеялся.
– Ты чего? – не поняла Трей.
– Ну и проблемы у вас!
– Завидуешь?
– Нисколько.
– Почему?
– Да какие-то вы все заторможенные, будто кто-то все время идет за вами следом и бьет мешком по голове. Так нельзя, этак нельзя. Хотя есть исключения. Только для некоторых. Для избранных. В прошлом веке было такое государство – Советский Союз. Они тоже хотели сделать все для всех. А получилось ничто ни для кого. Только все для избранных.
– Я политикой не занимаюсь.
– Это не политика, это здравый смысл.
– А мне здравый смысл подсказывает, что сейчас неплохо было бы чего-нибудь съесть.
Спаркслин тут же вспомнил свое недавнее посещение кафе, и ему чуть не сделалось плохо.
– А у тебя дома что, то же, что и в кафе?
Трей засмеялась и, ничего не ответив, скрылась на кухне. Через пару минут она появилась снова, толкая перед собой обеденный столик с несколькими блюдами.
Спаркслин глянул на него и чуть не потерял сознание: на тарелках лежали его любимые биточки по-шведски, цыпленок, тушеный с грибами по-английски, пудинг. Вдобавок ко всему посреди стола гордо возвышалась бутылка виски.
– С ума можно сойти! – восхищенно сказал Спаркслин и несколько раз сглотнул слюну.
– Это любимые блюда моей матери, – словно извиняясь за то, что не принесла вместо всего этого вареную колбасу, сказала Трей.
– О, не сомневайся, я их в свое время любил не меньше твоей матери, – воскликнул Спаркслин и, не дожидаясь приглашения, принялся за еду.
– А ты что же, так и будешь на меня смотреть? – спросил он через некоторое время, заметив, что Трей даже не притронулась ни к одному блюду.