Разум божий. Рассказы
Шрифт:
— Мне не нужна еще одна Нобелевская премия. Я и первых двух не заслуживаю. У меня столько грехов.
— Я могу убедить Бюджетный совет, чтобы они уплатили все расходы по делу Силвермана.
— Бедный мальчик… но разве Бюджетный совет сможет снять с меня хоть часть вины?
— Он сделает вас миллионером.
— Этого я хочу меньше всего.
— Наконец, это ваша обязанность перед человечеством, — настаивал мэр.
— Университет никогда не разрешит вам этого.
— Колумбийский университет беру на себя, — заверил мэр.
— Это отвратительно, — в отчаянии произнес Хеплмейер. Но потом сдался, и на следующий день груженый мусоровоз проехал по университетскому двору к обручу.
Блестящее предложение мэра распространилось по городу, как лесной пожар. Не только местная пресса,
Итак, камеры зажужжали, и пятьдесят миллионов глаз вперились в телеэкраны, когда большой мусоровоз занял исходную позицию. Для истории заметим, что водителем был Ральф Веккио, а его помощником Тони Андамано.
Андамано стоял, так сказать, в лучах славы, спокойно и умело направляя Веккио:
— Подай назад, Ральфи… еще чуть-чуть… теперь придержи немного. Легко и красиво. Подай назад. Подай назад. Еще двенадцать-четырнадцать дюймов. Потише… отлично. Стой так. Хорошо.
Профессор Хеплмейер стоял рядом с мэром, бормоча что-то себе под нос, а между тем опрокидывающий механизм откинул назад огромный кузов мусоровоза, закрепленный на шарнирах… Мусор начал ссыпаться в обруч. Толпа затаила дыхание. Мусор исчезал где-то в бескрайних просторах Марса, космоса, а может быть, вообще в другой галактике. Раздался торжествующий крик, человечество было спасено.
Этот день дал миру новых героев. Героем стал мэр. Героем стал Тони Андамано. Героем стал Ральф Веккио. Но в первую очередь, героем стал профессор Хеплмейер, чью славу можно было сравнить разве что с его собственным унынием. Как отметить его заслуги? Специальным постановлением конгресса была учреждена Медаль конгресса за экологию, и Хеплмейер получил ее. Его сделали полковником национальной гвардии штата Кентукки и почетным гражданином Японии и Великобритании. Япония не торгуясь предложила ему десять миллионов долларов за один-единственный обруч, и контракт на миллиард долларов за сто обручей. Шестнадцать университетов присвоили ему почетные степени, а муниципалитет Детройта превзошел японцев, предложив за один обруч двенадцать миллионов долларов. После этого предложения от городских муниципалитетов посыпались как из рога изобилия. На первом месте опять оказался Детройт, предлагавший сто миллионов долларов за первый, а точнее сказать, второй обруч, построенный Хеплмейером. Германия захотела купить принципы работы обруча, не саму установку, а только принципы, и за это немцы были готовы заплатить полмиллиарда марок, вежливо напоминая профессору, что марка была в целом предпочтительнее доллара.
За завтраком жена деликатно напомнила Хеплмейеру, что пора оплатить счет дантиста — 1200 долларов за новый мост.
— У нас в банке всего семьсот двадцать два доллара, — тяжело вздохнул профессор. — Может быть, нам следует взять взаймы.
— Нет-нет. Ни за что, это совсем не в жилу, — отрезала жена.
Профессор, отставший в своей разговорной речи на четверть века, посмотрел на нее с некоторым недоумением.
— Вспомни о немецком предложении, — объяснила она. — Тебе даже не придется делать эту проклятую штуку. Им нужен только принцип.
— Я часто думаю, что вовсе не невежество, а, скорее, приверженность принципу двойственности виновата в падении человеческих нравов.
— О чем ты?
— О двойственности.
— Тебе понравились яйца? Я купила их в супермаркете «Пайонир». Они подешевели на семь центов. Высший сорт.
— Очень хороши, — ответил профессор.
— О какой двойственности ты толкуешь?
— Мы просто так размышляем. Хорошее и плохое. Правда и неправда. Черное и белое. Моя рубашка, твоя рубашка. Моя страна, твоя страна. Таков наш образ мышления. Мы никогда не думаем о едином, целостном. Вселенная находится вне нас. Нам не приходит в голову, что мы — тоже часть Вселенной.
— Честно говоря, я не совсем понимаю тебя, —
— Я не уверен.
— Это значит, что ты уверен.
— Нет, это значит только, что я не уверен. Я собираюсь подумать об этом.
Жена встала из-за стола, и профессор спросил, куда она собралась.
— Либо у меня сейчас начнется мигрень, либо я выброшусь из окна. Мне тоже придется подумать об этом.
Единственным человеком, который в этой ситуации ни минуты не сомневался в себе, оставался мэр. Он уже восемь лет боролся с неразрешимыми проблемами, и в городе не было ни одной организации — профсоюза, фэн-клуба болельщиков, ассоциации домохозяек или отряда бойскаутов, которая хоть раз не выбирала его козлом отпущения. В конце концов на его многострадальном загривке появились признаки застарелой мозоли. Мэр так самоотверженно был предан обручу, что, попытайся кто-нибудь коснуться установки, он тут же вооружил бы всех жителей и воздвиг бы баррикады. Полицейские стояли вокруг обруча плечом к плечу. Утром, днем, вечером и ночью бесконечная вереница мусоровозов не переставала сбрасывать в установку мусор. Так ситуация выглядела на данный момент. Но в кабинетах муниципальных работников допоздна горел свет: за своими чертежными досками они разрабатывали систему, которая позволила бы сливать прямо в обруч и все канализационные стоки. Это воистину был звездный час, ни на йоту не омраченный требованиями мэров Йонкерса, Джерси-Сити и Хакенсака допустить их к этому делу.
Мэр был тверд. Не проходило минуты, чтобы к обручу не подъезжал мусоровоз и не опустошал в него свой кузов. Тони Андамано, назначенный на пост инспектора, постоянно находился около обруча и вместе с целым штатом помощников следил, чтобы мусор как следует валился в бесконечность.
Разумеется, следовало ожидать, что будут появляться требования разобрать обруч, посмотреть, как он устроен, и тотчас же размножить его, сначала на местном, потом на национальном, а потом и на мировом уровне. Японцы, давно ставшие специалистами по воспроизведению и совершенствованию всего, что создано на Западе, первыми подкинули эту идею в ООН; за ними последовали еще пятьдесят стран, а потом — еще сто государств. Но мэр уже тихонько переговорил на эту тему с Хеплмейером. Если доверять мемуарам Хеплмейера, то их диалог выглядел примерно так:
— Я хочу получить прямой и ясный ответ, профессор. Если разобрать обруч, то можно ли его воспроизвести?
— Нет.
— Почему?
— Потому что нужно знать математику. Это вам не автомобильная трансмиссия.
— Естественно. Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что его воспроизведут?
— Кто знает…
— Думаю, что вы, — сказал мэр. — Вы бы смогли воспроизвести его…
— Я его построил.
— Так сможете?
— Возможно. Я давно думаю об этом.
— Уже целый месяц.
— Я известный тугодум, — ответил профессор.
Тогда мэр сделал свое историческое заявление, гласившее:
«Любая попытка нарушения работы обруча будет расцениваться как покушение на конституционное право собственности города Нью-Йорка и встретит сопротивление, которое будет оказываться всеми средствами, юридическими и иными, имеющимися в распоряжении города».
Комментаторы немедленно пустились в рассуждения о том, какие именно меры имелись в виду под словом «иные», а губернатор, который всегда недолюбливал мэра, возбудил иск в Федеральном суде от имени и по поручению муниципалитетов штата Нью-Йорк. Тем временем НАСА, презрев все предостережения о неразрешимых научных проблемах, подключило к решению задачи всю свою колоссальную батарею электронных мозгов. Русские заявили, что создадут собственный обруч в течение шестидесяти дней. Одни лишь китайцы посмеивались, поскольку у них основная часть мусора перерабатывалась в органический компост, к тому же они были слишком бедны и слишком бережливы, чтобы тяготиться подобными проблемами. К сожалению, китайцы находились слишком далеко, чтобы их насмешки успокоили Америку. Волна гнева нарастала день ото дня. Из героя и чудака профессор Хеплмейер стал быстро превращаться во врага народа номер один. Его публично обвиняли в том, что он — коммунист, сумасшедший, маниакальный эгоист, да еще и убийца в придачу.