Разум и чувства и гады морские

Уинтерс Бен Х.

Элинор торопливо сложила листок и спрятала его за корсаж. Финал письма тоже не принес утешения: Уиллоби заполнял каждую его страницу. Марианна с прежним нетерпением начала рваться домой — матушка, с ее чрезмерной, хотя и ошибочной верой в Уиллоби, теперь была ей еще дороже, чем прежде, и, как безумная, она требовала, чтобы они немедленно покинули Подводную Станцию Бета. Элинор, не уверенная, где Марианне будет лучше, на Станции или на Погибели, посоветовала лишь потерпеть, пока им не станет известно мнение матушки.

Миссис Дженнингс покинула их ранее обыкновенного — ей не было покоя, пока Палмеры и Мидтлоны не могли разделить ее возмущение. Элинор с тяжелым сердцем, зная, какую боль она причинит, села писать матери, подробно излагая

все, что произошло, и справляясь о здоровье Маргарет. Марианна сидела с ней за столом, следила за движениями ее пера и причитала, как тяжела выпавшая Элинор задача и каким ударом станет это письмо для матушки.

Так продолжалось четверть часа, когда вдруг Марианна, столь расстроенная, что ей был невыносим любой внезапный звук, вздрогнула от стука в дверь.

— Кто это может быть? — воскликнула Элинор. — В такой ранний час! Я думала, что пока еще мы в безопасности.

Марианна подошла к окну.

— Полковник Брендон! Фу! — с досадой сказала она. — От него нам нигде не укрыться!

— Миссис Дженнингс нет дома, он не станет заходить.

— Я бы не стала на это надеяться, — ответила Марианна, направившись в свою комнату. — Если человеку, да хоть бы и осьминогу, некуда девать свое время, он и чужое тратит без зазрения совести.

Она оказалась права, ибо полковник и в самом деле зашел в дом. Элинор, убежденная, что его привело беспокойство о Марианне, и углядевшая подтверждение своей правоты в том, как горестно обвисли его щупальца, не могла простить сестре пренебрежение к нему.

— Я повстречал на Бонд-канале миссис Дженнингс, — сообщил он после приветствий, — и она настояла, чтобы я пришел. Я надеялся, что застану вас одну. Моя цель… мое желание… бульк… принести вам утешение и… бульк… — Тут он замолчал и, изящным жестом вынув носовой платок, вытер зеленоватую слизь, скопившуюся под щупальцами.

— Кажется, я вас поняла, — сказала Элинор. — Вы хотите рассказать о мистере Уиллоби нечто такое, что еще больше обличит его. Могу лишь сказать, что это будет величайшей дружеской услугой Марианне. Я с благодарностью выслушаю любые новые сведения подобного рода. Прошу, расскажите мне все без утайки.

— Боюсь, вы найдете во мне неловкого рассказчика, мисс Дэшвуд. Я даже не знаю, с чего начать. Полагаю, придется для начала, — он вздохнул с явственным всхлипом, — кратко рассказать кое-что о том, о чем у меня нет никакого желания говорить пространно.

На мгновение он замешкался, но затем со вздохом продолжал:

— Вероятно, вы забыли наш разговор однажды вечером на Острове Мертвых Ветров… в тот вечер развели костры на берегу… медуза сожрала одну девицу… и я упомянул, что когда-то был знаком с дамой, чрезвычайно похожей на вашу сестру Марианну.

— Право, я ничего не забыла, — возразила мисс Дэшвуд. Полковнику, казалось, было приятно это услышать. Элинор улыбнулась ему, но тут же отпрянула и отвела глаза. Он продолжал:

— Они действительно очень похожи. Тот же сердечный пыл, та же живость воображения и характера. Та, о ком я говорю, звалась Элизой; она была сиротой и с младенчества находилась под опекой моего отца. Мы были одного возраста и с самых юных лет стали неразлучными друзьями и товарищами. Как вы, возможно, догадались, она была слепа, как летучая мышь. Не помню дня, чтобы я не любил Элизы. Но в семнадцать лет она была потеряна для меня навсегда. Против ее желания отец выдал ее замуж за моего старшего брата, во многом похожего на меня, но не страдающего этим заметным недугом, заклеймившим меня до конца моих дней. Она была богата, а наше имение погрязло в долгах. Мой брат был недостоин ее, он ее даже не любил. Это стало для меня тяжким ударом, однако, будь она счастлива в браке, через несколько месяцев я бы смирился. Но брат обращался с ней дурно; он высмеивал ее слепоту и не раз лгал ей, что на ней красный жакет, когда жакет был желтый. Последствия для столь юного, столь неопытного, столь живого ума несложно предугадать.

Элиза, теперь миссис Брендон, полностью покорилась своей злополучной судьбе. Ради счастья их обоих я решил покинуть Англию на несколько лет и добился, чтобы меня направили в Ост-Индию штурмовать змеиные пещеры. Но потрясение, которое я испытал, когда они поженились, — продолжал он, булькая от волнения, — нельзя было сравнить с тем, что я почувствовал примерно через два года, когда узнал об их разводе.

Внезапно замолчав, он вскочил и несколько минут ходил по комнате, скорбно наблюдая, как за стеклом купола крупный иглорот застал врасплох вампироморфа и сожрал его за четыре укуса. Элинор, взволнованная страданием полковника, не знала, что сказать.

Увидев ее беспокойство, он подошел, взял ее руку, пожал и поцеловал с благодарностью и уважением; она дождалась, когда он отвернется, чтобы вытереть руку о подол. Несколько минут спустя взволнованное бульканье полковника утихло, и он смог продолжить свой рассказ.

— Первой моей заботой, когда через три года я вернулся в Англию, было найти ее, но мои поиски оказались тщетны. Я предполагал, что отыскать слепую женщину средних лет в одежде несочетаемых цветов будет несложно, но мне удалось найти лишь ее первого соблазнителя, и были все основания опасаться, что, расставшись с ним, она лишь глубже погрузилась в пучину греха. Содержание, которое она получила после развода, никак не соответствовало ее приданому, и от брата я узнал, что еще несколько месяцев назад оно было переписано на другого человека. Он предполагал, притом с полнейшим бессердечием, что мотовство и неизбежная нужда вынудили ее отказаться от содержания ради того, чтобы один раз получить крупную сумму. Он смеялся, воображая, как она, слепая, бродит по морскому берегу! В конце концов через полгода я отыскал ее. Сочувствие к бывшему моему слуге, которого с тех пор, как он оставил службу у меня, одна за другой преследовали беды, привело меня в работный дом, куда его заключили за долги и где он был вынужден вязать мочалки до тех пор, пока не отработает свои обязательства… и там, в сходных обстоятельствах, я обнаружил свою несчастную невестку. Что я испытал, когда ее увидел! Эти страдания были неизмеримо сильнее, чем даже те, что я вынужден испытывать каждый день, глядя на себя в зеркало. Меня утешало единственное — она была в последней стадии чахотки. Жизнь не могла дать ей больше ничего, кроме времени подготовиться к смерти. Я снял для нее удобное жилье и обеспечил ей уход; я навещал ее каждый день ее недолгой жизни и сидел у ее смертного одра. Прежде чем последние силы оставили ее, она протянула руку и погладила меня по лицу, и я могу лишь надеяться, что эти извивающиеся отростки вызвали у нее не отвращение, а радость узнавания.

Он снова поднялся, не в силах больше держать себя в руках; по его щекам лились слезы, смешиваясь со слизистыми выделениями щупалец. Полным жалости восклицанием Элинор выразила свое сочувствие несчастной судьбе его кузины.

— Надеюсь, я не оскорбил вашу сестру, — продолжал он, — сравнив ее с моей бедной опозоренной родственницей. Их лица, их судьбы ни в чем не схожи. Но к чему я все это рассказываю? Я будто бы расстраиваю вас безо всякой на то причины! Ах, мисс Дэшвуд! Подобная тема, погребенная на четырнадцать лет… к ней опасно прикасаться! Я постараюсь быть сдержанным и говорить лаконично. Элиза оставила на мое попечение свое единственное дитя, маленькую девочку, плод самой первой ее греховной связи с косматым моряком, торговавшим пирожками на Доверской набережной. Девочке тогда было три года. Я поместил мою маленькую Элизу в пансион и навещал при каждой возможности. Я называл ее дальней родственницей, но мне прекрасно известны слухи о том, что она имела несчастье разделить со мной мой недуг — нет ничего более далекого от правды. Единственный недостаток ее лица в небольших неженственных усиках, по всей видимости унаследованных от волосатого торговца пирожками, ее кровного отца.