Разумная жизнь
Шрифт:
— Но разве она хочет… — сказал Роджер.
— Конечно, хочет, — отмахнулся Космо. — Он крепко обнял Флору, чтобы она не исчезла снова.
— Вот это между нами ни к чему. — Он взял чемодан и склонился поцеловать ее. — Не мог бы ты убраться к черту?
— Мадам должна успеть на поезд, — говорил Роджер в спину Космо.
— Это подождет, не так ли, дорогая?
— Паддингтон, — выдохнула Флора, когда он снова поцеловал ее.
— Мне туда же, — сказал Космо. — Пошли. Там, в тумане, бегают такси, давай попробуем поймать. — Он подхватил ее чемодан. — Пошли,
— Не довезете ли нас до Паддингтона? — спросил он, открывая дверцу такси и запихивая туда Флору.
— Вы бы лучше на метро поехали, — сказал водитель. — Но я вообще-то еду в ту сторону. И придется хорошо заплатить. Только не обвиняйте меня, если мы не успеем к вашему поезду.
Флора опустила стекло.
— Я должна поблагодарить его. Он приглашал меня в „Ритц“. Спасибо! Спасибо! — закричала она в туман. — Вы были очень добры, спасибо.
— Пожалуйста, — ответил ей бестелесный голос Роджера.
Космо оттащил ее от окна и закрыл его.
— Что, позволяешь себя подхватывать джи-ай?
— Он капитан, я сосчитала его звездочки.
— Что он сделал с твоими коленями? У тебя кровь.
— Да я упала, споткнулась о край тротуара…
— Это наука — бегаешь без меня, — Космо крепко обнимал Флору. — Бог мой, как здорово. Десять долгих лет.
— Почему ты плачешь?
— Шок. Не говори сейчас ничего. — Космо проглотил слюну, засопел и высморкался. — А ты можешь мне объяснить, почему ты плачешь?
— А потому, что я расцарапала колени, и потому что рада тебя видеть, и…
Водитель опустил перегородку.
— Когда ваш поезд, сэр?
— Все равно когда, неважно. — Водитель закрыл.
— И третья причина? — спросил Космо.
— Не могу говорить об этом. Я не в силах была поплакать раньше. Это ужасно.
— Что-то очень плохое?
— Да.
Да, самое ужасное. Она услышала по радио, а потом прочитала в „Таймс“. Разъяренные голландским Сопротивлением немцы взяли заложников. Два майора, банкир и несколько известных людей. Один из них Феликс. Всех заложников расстреляли. Флора услышала об этом в одно прекрасное осеннее утро, когда небо было таким чистым и в воздухе пахло легким морозцем. Красота дня сделала это известие еще более страшным. Ее горе свернулось в клубок в животе и застыло в мозгах. Она окаменела.
— О, — сказал Космо. — Я понимаю, Феликс.
— Да, — кивнула Флора, и слезы хлынули еще сильнее. Феликс показался ей таким слабым, таким испуганным. Разве он не рассказывал про свои страхи? Он показался ей скучным любовником, она обиделась на него за то, что он истратил всю воду для ванны. „Как я могла быть такой мелочной, — подумала Флора. — Я могла бы его успокоить, подарить ему любовь, а я думала только о себе, глядя ему вслед с балкона. Я была так разочарована. И не могу сказать Космо, что видела его, не могу сказать Космо, что мы провели с Феликсом ночь“.
— Он не герой, — сказала Флора, рыдая.
Глядя, как слезы застывают на кончиках ресниц, прежде чем упасть на щеки, Космо мысленно вернулся в комнату мадам Тарасовой над лошадиной головой на Рю-де-Ранс. Они сидели на полу, и он выдернул ресничку, измерил ее. Вошел Феликс и сказал, что кончился дождь.
— Он был смелый. Держу пари, что он как следует досадил немцам, расстрелявшим его. — Сейчас Флора ничего не соображала. — Ты помнишь, как он пришел и сказал нам, что кончился дождь? А на следующий день был пикник.
— Да. — И он танцевал с ней вальс на песке.
— Мы счастливы, что знали его, — сказал Космо.
Они сидели в уюте такси, Космо обнимал ее, и она была как в коконе тумана, машина пыхтела, медленно продвигаясь вперед.
— Туман цвета хаки, — сказала она, продолжая плакать, — а не горохового…
— Я не мог плакать, когда умер мой отец.
— Не может быть! Я не видела в „Таймс“. О, Космо, когда?
— Шесть месяцев назад. Сердечный приступ.
— Он был такой смешной на пикнике со своей фляжкой и добрый. Он угостил меня ленчем в „Куаглиносе“. Я никогда раньше не была в таком ресторане, как тот. А потом покупали подарки твоей матери в „Фортнуме“ и во „Флорисе“. Я случайно столкнулась с ним на улице.
— Моя мать думала, что хуже…
— Да? Нет, нет. О! — Флора засмеялась. — О Боже, с твоим отцом? — Космо заметил, что она перестала плакать и уже смеется.
— Смешались все чувства. Ты рада меня видеть? Ты понимаешь, что я плакал от радости?
— Мне очень приятно, и расскажи мне еще о твоем отце. Приступ случился от ярости?
— Нет-нет. В нашем доме временно была школа для девочек. Мать и отец переехали в квартиру над конюшней. Отец был слишком старый для армии, но он старался помогать — ну, гражданская оборона, противовоздушная оборона, сельское хозяйство — все местного уровня. К нему постоянно приходили люди. Мать была расстроена тем, как он умер. Здоровье, конечно, было расшатано. Эти смешные старики были влюблены друг в друга. Да, но именно то, как он умер, мать расстроило. — Космо помолчал.
— А как он умер? — Робкая маленькая девочка не задала бы такого вопроса. Космо изучающе смотрел на взрослое лицо Флоры. Глаза были те же, а щеки слегка ввалились, рот стал более чувственным. Где она была все эти десять лет? Что делала, с кем? — Расскажи мне, — попросила она.
— Я думаю, он выпил рюмочку-другую, я…
— Ну дальше.
— Директриса пришла к нему с какой-то жалобой. Отец подшучивал над ней, а она была немного туповата. А он дошел до той стадии, когда принимался за свои анекдоты. Ты, наверное, не помнишь…
— Помню.
— Очевидно, он начал рассказывать свой любимый…
— Красавица на балу у короля Египта?
— Ты помнишь? О Боже. Дама совсем не развеселилась, когда отец закончил его: „Так далее и тому подобное“. Он, рассказывала мама, посмотрел на директрису и сказал:
— Она ведь не поняла, правда, Милли? Она же плоская, как доска, не такая, как ты, дорогая. — Он подул в свои усы, как обычно, слегка закашлялся и умер.
— Но это же прекрасная смерть — с шуткой на устах.