Разумное животное
Шрифт:
— Это возможно?
— Конечно. Однако если у вас есть дети, то предупреждаю вас, что в брачный период дельфинов они могут оказаться свидетелями весьма откровенных зрелищ.
Миссис Джеймсон заморгала, угловатая девушка подняла руку, но южанка продолжала расспросы:
— У кого же можно купить пару дельфинов?
— У специалистов, которые их ловят.
— Не могли бы вы дать мне их адрес?
— Я… у меня нет его при себе, — солгал Севилла. Он переменил позу и безразличным голосом продолжал: — Но если вы мне позвоните завтра утром, я вам его сообщу. Мой номер — в телефонной книге.
Южанка медленно опустила ресницы, а миссис Джеймсон сжала толстые губы, «Эта парочка сговаривается,
Дама лет пятидесяти с волосами цвета красного дерева подняла руку и спросила:
— Значит, дельфин становится домашним животным?
Севилла с симпатией посмотрел на свою собеседницу. Если даже он говорил для нее, одной, он не потерял времени даром.
— Ваш вопрос очень интересен, однако, прежде чем ответить на него, следовало бы попытаться определить, что такое домашнее животное.
— Ну что ж, попытаемся, — с увлечением ответила дама. — Назовем домашним животное, которое соглашается получать пищу из рук человека.
— Ваше определение не годится, — сказал Севилла. — В неволе почти все животные, включая льва, тигра, удава, принимают пищу от человека. Я бы называл животное домашним только в том случае, если оно соглашается, чтобы люди им руководили. Именно этим домашнее животное отличается от укрощенного. Укрощенное животное поддерживает отношения с укротителем, но только с ним одним, и отношения эти не надежны, подвержены всевозможным неизбежным случайностям. Кроме того, есть различные ступени одомашнивания. Взять, к примеру, корову и быка: корова одомашнена на сто процентов, однако с быком по-прежнему очень трудно справляться. Поэтому одомашнивание, на мой взгляд, — это возможность безопасно обращаться с животным.
— Мне кажется, — сказала дама с волосами цвета красного дерева, — что под это определение подходит также и прирученное животное.
Севилла подумал.
— Прирученное животное — это всегда одна особь. Одомашнивание — приручение целого вида.
— В таком случае, — живо возразила дама, — дельфины еще не домашние животные, раз большая часть их остается дикими.
— Да, но в неволе, — сказал Севилла, с интересом глядя на нее, — все они сразу же становятся очень дружелюбными. Впрочем, — прибавил он через некоторое время, — сегодня еще можно говорить об одомашнивании дельфинов как о приручении целого животного вида, но если однажды человек и дельфин начнут общаться посредством слова, дельфинов уже нельзя будет считать животными и их отношениям с людьми необходимо будет найти новое определение.
— Быть может, увы, это будут отношения господина к рабам.
— От всей души надеюсь, что нет, — взволнованно ответил Севилла.
Она кивнула головой и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ и с грустью подумал: «Нет в мире ничего совершенного. Под этими крашеными волосами — отличный мозг. Какая жалость, что в головке южанки нет этого мозга. А южаночку я уже знаю как свои пять пальцев, как будто я ее создал: снобизм и гордость, инфантильность и ровно столько чувственности, сколько требуется, чтобы любить ласки. Бог мой, ну почему меня привлекает этот кусок бездушной плоти, ведь она бессмысленна, эта моя жажда, эта лихорадка, это навязчивое стремление к другому полу» (все Севиллы были католиками, каждое утро мать Севиллы с двумя сыновьями ходила к обедне; мальчики прислуживали священнику на хорах, а она в это время — колени ее мучительно ныли от долгого стояния на молитвенной скамеечке — с ненавистью молилась о спасении души своего бывшего мужа, который жил с кубинкой в Майами).
Угловатая девушка подняла руку, но ирландка ее опередила:
— Вы сказали, что вашими исследованиями интересуется военно-морское
Севилла весь как-то неуловимо сжался, но на лице его застыла улыбка.
— Вы должны были бы задать этот вопрос, — игриво ответил он, — какому-нибудь адмиралу. (Улыбки.)
— Однако, судя по всему, — настаивала ирландка, — интерес военно-морского ведомства к дельфинам отнюдь не бескорыстен.
— Мне не известны планы военно-морского ведомства. Тут я полный профан. Я могу лишь строить предположения. Но ведь полиция использует собак, почему бы военно-морскому ведомству не использовать дельфинов? Вот все, что я могу сказать.
— После всего, что вы нам рассказали, ставить дельфинов на одну доску с собаками — значит недооценивать их.
Он взглянул на нее. У нее были голубые, как незабудки, глаза, необыкновенно ясные, невинные и непреклонные. Ее легко можно было представить в Риме при Нероне; закутанная в длинную белую одежду, она живьем сгорает на кресте, не отрекаясь от веры Христовой.
— Вы правы. От дельфинов можно ожидать других услуг. Но сказать вам, каких именно, я не могу. Это не мое дело. А строить гипотезы я не хочу.
— Я все-таки считаю, — продолжала ирландка, — что уже теперь вы должны были бы подумать о практическом применении ваших собственных исследований, чтобы потом не сожалеть о них.
Ее слова вызвали оживление в зале, а миссис Джеймсон нахмурила брови.
— Не будем преувеличивать, — махнул рукой Севилла. — Наши милые дельфины не имеют ничего общего с водородной бомбой.
Некоторые слушательницы заулыбались в ответ на слова Севиллы, но лицо ирландки оставалось серьезным, напряженным, озабоченным.
— По-моему, — сказала миссис Джеймсон, — кто-то уже давно просит слова. Мисс Андерсон?
Угловатая девушка вздрогнула, и ее большие очки сползли на кончик носа. Она поправила их невероятно длинным указательным пальцем, резким движением выпятила плоскую грудь и устремила на Севиллу свои проницательные глаза.
— Вы говорили, — начала она серьезно и сосредоточенно, — что способ размножения у дельфинов тот же, что и у остальных млекопитающих. Мне, однако, кажется, что все эти процессы — совокупление, роды, выкармливание — должны проходить нелегко, раз они осуществляются под водой, во взвешенном состоянии, а иногда, наверное, и при больших волнах. Вы не могли бы уточнить…
Миссис Джеймсон встала.
— Я предлагаю, — сказала она с убийственной вежливостью, — не злоупотреблять более терпением профессора Севиллы, а перейти в гостиную и выпить что-нибудь прохладительное.
2
Пустая, какая-то стерильная комната: ни журнала, ни листка бумаги; три кресла, столик с пепельницей и на выкрашенных масляной краской стенах три гравюры: океанские яхты с распущенными парусами во время бури. Си смотрел на яхты с досадой. Он ощущал спазму в области желудка. Боль была не сильной, но не отпускала. Это была какая-то тяжесть, какое-то мучительное сокращение мышц. Си казалось, что, если бы он смог лечь, вытянуться, поднять ноги и расправить затекшие мышцы, боль перестала бы его терзать. Но так только казалось, она не прекращалась никогда. Впрочем, вряд ли это можно назвать настоящей болью, скорее какое-то смутное недомогание, всепроникающее, упорное, невыносимое. Он мог забыть о нем на несколько часов, если внимательно на чем-то сосредоточивался. Однако недомогание неизменно и мучительно возобновлялось даже ночью, прогоняя сон. Си совсем расклеился: нервы были обнажены, усталость теперь наступала быстрее, а силы восстанавливались медленнее. Си обессиленно откинулся на спинку кресла, закрыл глаза…