Разведчик
Шрифт:
Я факелом посветил — интересно стало, чего это за культурные ценности тут маринуют, — и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова оказался, довоенный еще, а второй — фюрера. Оба в полный рост, стоят, наклонившись, друг на дружку пялятся.
— Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? — спрашиваю. — Вынесли бы да запалили.
— Тык ведь красиво.
— Чего ж тут красивого? — говорю. — Ты ж глянь — свинья свиньей.
Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй…
Я
— Ладно уж, — говорю. — Только… вы б его хоть к стенке, что ли, развернули.
— Тык который из двух?
— Оба. Где бочонки-то пустые?
— Там.
Полез я в это «там» — то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах ковыряться. Пылюки — тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и ржавые.
Минут десять лазил — нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на пятьдесят литров. Как он к местным попал — ума не приложу.
Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться — и как загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с бочонком. Стражник только охнуть успел.
— Вы уж, — говорю, — извините. Случайно вышло. Тем более что вы это произведение искусства еще никому не показывали.
— Тык все равно жалко, — говорит. — Хорошая была картина. Большая.
Тоже мне — любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне теперь — лекцию ему устраивать?
— Ничего, — утешаю, — зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая, дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить — это всегда найдется.
Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто так — совесть не позволила.
Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в кузов закинуть.
Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот — груда одеял на ножках. Она, как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.
— Ну вот, — говорю. — He-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды дословно исполнять? А?
— Я сделала то, что ты велел!
— То, да не совсем. Я тебе что приказал — одеял четыре штуки и одежду теплую. А ты что принесла?
— Одеяла.
— Сколько?
Молчит.
— Ты мне тут не молчи, — говорю. — А возьми, аккуратно разбери эту груду и доложи — сколько в ней одеял?
— Двенадцать.
— А одежды теплой?
Молчит.
— Вот-вот, — говорю. — В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с валенками не позаботился.
— И что?
— А ничего, — говорю. — Так и остались стоять вдоль дорог… столбиками.
Ага. Кое-где до весны простояли.
— И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?
— Пять.
— А если поискать?
— Винтовку ты дал мне!
— Так ведь
Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я распространяться сейчас не хотел, тем более — пока доберемся, еще сто и один раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя становятся планы этого боя».
— Сколько надо?
— Ну, еще хотя бы четыре обоймы, — говорю. — Двадцать патронов.
— Ясно, — рыжая на месте крутанулась — только земля из-под каблуков брызнула — и ушла. То есть умчалась.
А я пока еще раз в «Аризону» полез напоследок. Он, конечно, уже один раз из мира в мир проскочил, не своим, правда, ходом, но… мало ли что. А вдруг он в этом Травяном Мире возьмет, да и откажется масло это жрать, что тогда? Опять эвакогруппу из волов сколачивать? Так ведь, как я понял, по этим Тайным Тропам далеко не всякий вол пролезть сможет.
Ладно. Хватит, думаю, себе всякими глупостями голову забивать. Будем, как говорил старшина Раткевич, решать проблемы по мере их возникновения. Какие возникнут — те решим, а какие не возникнут — про те и не узнаем.
— Это подходит?!
Вынырнул я из мотора, поворачиваюсь — батюшки-святы, опять преогромная куча чего-то на стройных девичьих ножках.
— Это, — спрашиваю, — что?
Бух — куча наземь осыпалась. Ножки из виду скрылись, зато над вершиной личико показалось. Очень милое и очень р-раздраженное.
— Это — теплая одежда!
Да уж. Посмотрел я на эту кучу, ничегошеньки не понял и потянул к себе то, что сверху было, — то ли спальный мешок, то ли чехол для печной трубы.
Потащил и еле отскочить успел. Потому как чехол этот, как выяснилось, не сам по себе одежда был, а часть чего-то. Вот это самое чего-то, когда гора развалилась, меня едва под собой не погребло.
В этот момент как раз поп нарисовался.
— О, — радостно так замечает, — я как раз и хотел посоветовать вам взять с собой, на всякий случай, пару тулупов.
Вот тут-то я своим ушам в очередной раз не поверил.
— Ась? — переспрашиваю. — Как вы сказали «это» называется?
— Тулупы, — озадаченно повторяет поп. — Но… мне казалось, что у вас в мире они достаточно распространены.
— Угу, — киваю. — Только вот они там, как бы это сказать, помельче будут.
То, что они тут нашили, — это был всем тулупам тулуп, дед и прадед. Его и за одежду-то признать было сложно, скорее уж за жилье какое — юрту там или вигвам. В такой форме заступил на пост, допустим, в декабре — и стой хоть до весны, главное, чтобы с подвозом горячей пищи перебоев не наблюдалось.