Разведчики Зеленой страны
Шрифт:
Егор кратко рассказал о своей жизни на фронте и о полковнике Сапегине. Асан, поджав ноги, присел к костру и любовно поправлял горящие ветки. На его лице застыла радостная улыбка. Оказывается, Асан слышал, что есть Сапегин в Зеленой лаборатории. Егор обрадовался, начал расспрашивать его. Но выяснилось, что Асан не видел его ни разу.
Егор начал горячо рассказывать о Ленинграде и вдруг как-то сразу замолчал. Асан тревожно посмотрел на него и снова заговорил о колхозных пионерах.
Наступил вечер. Днем птицы прячутся в тени, стремясь в прохладу к ручьям и ущельям, а утром и вечером лес живет полной жизнью. Так было и сейчас. Яростно цокали черные дрозды, прыгая по ветвям кустов. На высоких деревьях ворковали горлицы, клинтухи и вяхири. Звенели щеглы. Попискивали князьки, перепархивали с ветки на ветку иволги.
Асан, рассказывая, делал большие паузы, все чаще прислушиваясь к голосам птиц, и наконец замолчал.
Очарованные вечером, Егор и Топс тоже молчали. Они вслушивались в этот переливчатый разноголосый хор леса, не в силах высказать друг другу переполнившее их чувство любви к природе, вечно изменчивой и чарующей.
Стемнело. Затихли дневные птицы, приближалась ночь — десятая ночь, которую ребята проводили в пути. Над кромкой горы в сиянии всходила луна.
Где-то совсем близко в кустах закричала сплюшка, отозвалась вторая, третья. Все яростней разносился крик цикад. Будто сотни эхо повторяли их со всех сторон, и казалось, что даже горы звенят.
— Куропатки готовы, можно есть, — услышал Егор голос Топса и не отозвался.
Мысли Егора были далеко-далеко. Он видел себя на поле боя. Он стоял на коленях возле раненого полковника Сапегина, сестра молча перевязывала рану, а вокруг темной стеной стояли бойцы и молчали. Это было в Германии после ночной стычки у городской ратуши, вечером, на опушке городского парка.
«Ну, чего же ты, казак, раскис? — сказал тогда Сапегин Егору. — А еще говорил: «Я боевик»! У меня же сущая царапина — «прысохне, як на собаци».
Но Егор видел раны и знал, что это не так.
«А вы чего молчите, хлопцы? Как на похоронах собственных! — обратился к бойцам полковник Сапегин. — Я выбуду не надолго. А ну-ка, на прощанье споем «соловья»… Эй, соловей, начинай!»
Был такой же вечер, и пели соловьи.
И Егор тогда, еле сдерживая слезы, запел, потому что так хотел полковник Сапегин, и тот слабо подпевал ему:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, Пусть солдаты немного поспят…Егор сидел на камне у костра, устремив невидящие глаза на восходящую луну. Видения прошлого проносились перед ним… Он опять вспомнил Ленинград, мать… Она легла спать и не проснулась. Вспомнил сестренку, погибшего отца…
Вдруг горло Егора что-то крепко сжало. Он вскочил, хотел что-то сказать, но только досадливо махнул рукой и побрел напрямик, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни.
— Что ты, Егор? — встревоженно крикнул Асан и вместе с Топсом побежал за ним.
В этот вечер Егор обрел верных друзей.
IV
Ромка и Гномик в день ухода Егора сходили на место старой стоянки. Везде возле деревьев валялись кучи лесного хлама — следы наводнения. Мальчики сняли с веток просушившиеся одеяла и нашли две ложки.
Но не это обрадовало Гномика. Он нашел свою коробку с масляными красками и цветными карандашами. Она оказалась в одной из куч, которую они разрыли в то памятное утро после потопа, но нижний слой листьев не перевернули как следует. Ну как же не смеяться и не радоваться! Правда, коробка была раздавлена камнем и два карандаша сломаны пополам, а один тюбик с белилами раздавлен, но это сущие пустяки.
Гномику очень не терпелось взяться за карандаши. Как хорошо, что у него сохранилась книжка с бланками боевых донесений! Едва только они возвратились и Ромка принялся готовить обед, как Гномик отошел в сторону, сел на камень и принялся зарисовывать скалу с пещерой.
Ромка рубил дрова и, увидев, что Гномик рисует, возмутился.
— Как! — сказал он. — Я, главнач КЭПСа, готовлю обед, потому что ты не умеешь, а ты, вместо того чтобы помогать мне, лодырничаешь, рисуночки делаешь!.. А ну-ка, иди работай! — И он отобрал у Гномика карандаши.
Дров было достаточно, и все же Ромка, чтобы занять Гномика, послал его за дровами. Гномик не стал спорить и собрал большую кучу дров, дня на три.
На второй день Ромка и Гномик пошли в яблоневый лес. Ромка выбирал яблони со сладкими плодами и обвязывал стволы этих яблонь травинками — «перевяслами».
Гномик удивлялся уменью Ромки почти с одного взгляда выбирать деревья со сладкими яблоками.
— Опыт и практика, — твердил Ромка, отмечая деревья. — Я еще на Кавказе научился. С меченых яблонь не трогай яблоки: это мои.
— А где мои? — спросил Гномик.
— А какие выберешь. Только, чур, моих не трогать. Вечером охотники не возвратились. Мальчишки долго ждали их.
Утром Ромку и Гномика разбудил Барс. Он вбежал в пещеру и тронул их своим носом.
— Пошел вон! — презрительно крикнул Ромка. — Пошел вон, дармоед!
Пес опустил хвост и, понурив голову, медленно вышел из пещеры.
— Как тебе не стыдно, Ромка! — запальчиво крикнул Гномик.
— Он самый настоящий дармоед, а не добытчик! — еще больше разозлился Ромка. Ему самому стало стыдно за свои слова, но, раз начав ссориться, он уже не умел остановиться.
Егор вошел, удерживая обеими руками что-то лежавшее поверх рюкзака у него на спине. Он сбросил ношу на пол.
— Кабан, кабан! — радостно закричал Гномик. Ромка вскочил, подбежал и вскрикнул:
— Ребята, что это?
— Иди посмотри-ка, Гномик! — весело позвал Егор.
— Это керпек чешен, — сказал Асан входя.
— Да это дикобраз, настоящий дикобраз! — воскликнул подбежавший Гномик.
— Как дикобраз! Откуда дикобраз?
— Ну да, дикобраз, — сказал Егор. — Это его иглу мы нашли в кучах мусора после потопа, и Гномик уверял, что это вязальная спица. А «керпек чешен» не название кишлака, а так киргизы называют дикобраза.