Развод. Цена моего прощения

Ви Чарли

А когда открывается дверь и на пороге появляется Кир, моё сердце бухает вниз. Страшно просто капец. Продолжаю сидеть на кровати, потому что не знаю, что надо делать. Боюсь самой себя. И того, что творю. Всё нелогично, неправильно. Он грубый, бесчувственный и изменил мне, а меня тянет к нему со страшной силой.

Как всегда, хмурит брови, молчит. Подходит к кровати и начинает раздеваться. Расстёгивает ремень, пуговицу, ширинку. Я слежу за его движениями, боюсь даже вздохнуть. Становится очень жарко, у меня полыхают щёки.

Стягивает

футболку. Мышцы перекатываются под кожей, и мне нестерпимо хочется потрогать его руки. Огромный ушиб на груди в тусклом свете ночника отдаёт чёрно-фиолетовым цветом. А светлые тейповые полоски подчёркивают цвет синяка.

Я встаю на колени перед Кириллом, прикасаюсь аккуратно к раненой коже.

— Выглядит просто ужасно, — говорю тихо больше для себя.

— Наверно, — пожимает плечами.

Кожа кажется очень горячей. Ещё раз прикасаюсь к его груди, веду ладонью выше, опускаюсь ниже на талию. Он очень горячий. Очень.

Встаю на ноги, чтобы дотянуться до его лица, обхватываю лицо руками и тянусь к нему, трогаю губами лоб.

— У тебя температура!

На лице Кирилла растерянность, он, наверно, думал, что я его поцелую.

— Не выдумывай. Нет у меня ничего.

Тянет руки ко мне, хочет обнять, но я соскакиваю с кровати.

— Сейчас подожди. Я за градусником.

Бегу на кухню, аптечка у меня хранится там, хватаю её и возвращаюсь обратно. А в голове перебираю всё, что я знаю о сломанных рёбрах и бывает ли при ушибах высокая температура.

Тороплюсь, боюсь, что уйдёт, но когда захожу в комнату Кир уже раздетый, в одних боксерах лежит на моей кровати. Подхожу к нему, ставлю аптечку на прикроватную тумбочку. Открываю её, и на дне нахожу ртутный градусник. Электронных у нас три, но я им не особо доверяю.

— Подними руку.

— Зачем?

— Градусник поставлю. Температуру измерить хочу.

— Я никогда не болею. Нет у меня температуры.

Вот упрямый. Слов нет. Но я тоже умею проявить твёрдость.

— Вот давай и проверим. Подними.

К моему облегчению он слушается. Ставлю градусник, а Кир уже лезет рукой под халат.

— Ты что ещё в трусиках? Я думал, ждёшь меня раздетая.

Глаза у него лихорадочно блестят. И мне не нравится этот блеск. И вид болезненный, сейчас вблизи это особенно заметно.

— У тебя градусник, — напоминаю ему, а сама ловлю его руку, которая бесцеремонно лезет дальше. — Ну Кир, подожди немного.

— Не хочу.

— Пять минут ты можешь подождать?

— Нет.

— Да в кого ты такой упрямый?

— Ни в кого. Всегда таким был. Садись на меня.

Ненароком бросаю взгляд на его бёдра и вижу его возбуждение, бугор топорщится почти вертикально вверх. А от его предложения в коленях слабость. Резко отворачиваюсь, прогоняю эротичные картинки с нашим участием.

— Ты озабоченный, — кусаю щёку изнутри, чтобы не начать улыбаться.

— Кто бы говорил. Смотрите-ка, монашка, а на мой член смотришь, как кошка на сливки.

— Кирилл! Почему ты такой

грубый? — я и так красная, а после его слов, мне кажется, у меня на лице уже лава растекается.

— Я говорю как есть. Хочешь меня, но стесняешься собственных мыслей. И себя.

— Я не стесняюсь…то есть стесняюсь, но я не смотрю на него как кошка на сливки. В мыслях даже не было его трогать.

— А зря. Мне бы очень хотелось.

— Давай сюда градусник.

Послушно поднимает руку.

— Так и есть. У тебя тридцать восемь и пять.

— Неправда.

— Тебе градусник показать?

— Нет. Я просто знаю, что не болею.

— Давай я горло тебе посмотрю.

— Зачем?

— Боже, Кирилл, ты как будто в детстве никогда не болел.

— Нет, никогда. Бабка в наказание в сени на ночь выставляла. Так что я закалённый.

— Бабка? В сени? Какой ужас!

— Не ужаснее твоего.

Прикусываю язык из-за его напоминания о том откуда я.

Ловит мою руку, подносит к губам и целует ладонь.

— Всё нормально. Ты не виновата в том, что было в детстве.

Смотрю в его глаза, ищу насмешку, но не нахожу. Неужели он искренне это сказал. Его губы щекочут чувствительную кожу ладони, но при этом мне безумно нравится его поцелуи. Они нежные. Нежные. Не резкие, не грубые, а ласковые. Заставляю себя с трудом вернуться к реальности.

— Кирилл, пожалуйста, покажи горло.

Он садится и открывает рот. Заглядываю, хоть в комнате и не очень светло, но даже этого света мне хватает увидеть, что горло отёкшее.

— Можешь закрывать.

Слушается. Я для верности ощупываю лимфатические узлы на шее, они тоже воспалены.

— Как я и говорила, у тебя, кажется, ангина. Надо вызвать врача.

— Не надо. Само пройдёт.

— Не пройдёт, — злюсь на него. Да что за человек-то такой. — Ангина — это опасное заболевание. От осложнений и умереть можно. Надо лечиться. Понял? Сейчас жаропонижающее дам, и горло надо прополоскать.

— Я не буду полоскать.

Это мы ещё посмотрим.

Заставляю его выпить таблетку. После пятиминутных пререканий он всё-таки соглашается. Потом ещё пять минут уговоров и он разрешает брызнуть лекарством в горло. Когда он ложится, его кожа пылает. Снова ставлю градусник, теперь Кирилл уже не сопротивляется. Он лежит с закрытыми глазами, но я знаю, что не спит. Температура уже тридцать девять. Успокаиваю себя, что таблетка ещё не подействовала. Но я не могу сидеть просто так над ним. Набираю тазик воды, добавляю немного уксуса, мне так Зинаида Степановна советовала, когда Илья болел. И начинаю протирать смоченным полотенцем лоб, шею, руки. Через час снова меряю температуру. Уже лучше тридцать восемь и две. Спадает. Кирилл спит, и я ложусь рядом с ним. Обнимаю за талию, прижимаюсь к нему всем телом. Не хочу, чтобы он болел. Кирилл поворачивается во сне набок и тоже обнимает меня. Его тяжёлая рука придавливает сверху. Сквозь сон слышу, что он произносит моё имя.