Разящий меч
Шрифт:
Пэт поднял голову.
— Тогда мы оголим столицу, — тихо произнес он. — Я думал, мы решили использовать этот резерв только в самом крайнем случае.
— Он может оказаться крайним, — отозвался Ганс. — Но, черт побери, Эндрю, ты это понимаешь лучше, чем кто-либо другой. Всегда развивай успех, но не трать ни одного лишнего человека в случае поражения. Если мы потеряем правый фланг, ради Бога, не посылай Пэта. Он тебе понадобится для обороны Нейпера.
— Ты хочешь, чтобы я оставил один корпус, пятнадцать тысяч человек, почти на сотню миль фронта, а два
Ганс кивнул.
— Последнюю атаку ты мог бы отразить силами одного полка, пятисот человек, а не целой бригады. Мерки устроили демонстрацию — они отлично знали, что не смогут взять укрепления, но им нужно было, чтобы мы думали, что они пытаются сделать именно это.
Эндрю сидел молча, глядя на своего учителя.
Их слишком мало. Везде. Так случается всегда, когда линия фронта растягивается на такое большое расстояние. А они приготовились защищать реку по всей ее длине. Внутренний голос говорил ему, что Ганс прав, что нужно рискнуть и сконцентрировать основные силы на правом фланге. В устье реки у него — полдюжины броненосцев, так что вряд ли мерки смогут переправить там войска.
А он вынужден контролировать фронт, растянувшийся на многие мили, потому что оголить его — значит накликать катастрофу. Все, что нужно меркам, — это перебраться через реку ночью в том месте, где берег не охраняется, и через несколько часов они прорвут оборону.
Он несколько месяцев думал над этим. Им придется удерживать реку, иначе артиллерия врага окажется на Нейпере.
— Оставим как есть, — сказал Эндрю, глядя Гансу прямо в глаза. Он внезапно почувствовал могильный холод, словно вступил на путь, с которого нет возврата.
Ганс попытался улыбнуться.
— Так или иначе, это трудное решение, сынок, — мягко сказал он.
— Но верное ли? — прошептал Эндрю. Ганс покачал головой.
Что я говорил тебе, когда ты был молодым капитаном?
— Теперь я уже не такой молодой, — сказал Эндрю.
— Принимай решение, а потом придерживайся его, — напомнил Ганс с отеческими интонациями в голосе. — Ты принял решение, которое казалось тебе лучшим. Будь я на твоем месте, я, возможно, принял бы такое же.
Он поколебался, потом налил себе еще. Ганс вопросительно посмотрел на Пэта, который с совершенно нехарактерной для него решительностью накрыл стакан ладонью, отказываясь от повторения. Ганс пожал плечами и залпом осушил свой. Встав, он подошел к шкафу в углу комнаты и вынул оттуда карабин. Несмотря на генеральский чин, он предпочитал именно это оружие.
— Я, пожалуй, вернусь к себе на позицию. Снаружи раздалось несколько выстрелов.
— Никогда не забывай этого, Эндрю Лоренс Кин. Выиграешь ты или проиграешь, никогда не сомневайся в себе. Даже если сейчас мы проиграем и впоследствии ты усомнишься в себе, то, Mein Gott, и ты, и все, кто идет за тобой, погибнут. И этого я тебе не прощу, когда мы встретимся в другом мире.
Эндрю встал, ему внезапно захотелось крепко обнять старого друга, но он подавил этот порыв, решив, что для главнокомандующего недопустимо проявление эмоций.
Он так много хотел сказать, но взгляд Ганса остановил его. Не было нужды говорить что-либо, почти за восемь лет совместной службы они научились понимать друг друга с полувзгляда — малейший жест говорил им больше, чем слова.
— Береги себя, Ганс.
— Увидимся, когда все закончится, — ответил Ганс. Он повернулся к двери и открыл ее.
— Когда все кончится, старина, с меня выпивка, — объявил Пэт чрезмерно громким голосом.
Ганс оглянулся, по его лицу скользнула слабая улыбка.
— Ты все сделаешь отлично, сынок, — сказал он чуть слышно и вышел.
— Полковник Кин!
Эндрю со стоном открыл глаза. Молодой ординарец стоял возле его кровати, держа в руке керосиновую лампу.
— Что случилось? — Он мгновенно проснулся и сел.
— Вызывает Барни.
Мой Бог (нем.).
— В чем дело?
— Вам лучше самому посмотреть, сэр, — сказал паренек испуганно.
Эндрю поднялся, одернул смятую форму, ординарец накинул плащ ему на плечи.
В доме было зябко, огонь в печи давно погас. Два штабных офицера сидели за длинным столом и спали, уронив головы на разложенную карту.
Эндрю тихонько толкнул одного носком сапога. Парень проснулся и выпрямился.
— Виноват, сэр, задремал.
— Похоже на то, — сказал Эндрю.
Он взглянул на часы, стоящие в углу комнаты, — почти пять. Рассветет не раньше чем через полтора часа. Еще через полчаса побудка.
Выйдя из дома, он огляделся. Шадука на исходе своего пути окутывала укрепления тускло-красным светом.
— Где Барни?
— На командном посту, — ответил ординарец, указывая направление.
В воздухе чувствовался привычный запах военного лагеря: запах пота, лошадей, пищи, земли и отбросов. «Запах дома», — подумал Эндрю.
Земля была мокрой от росы. На небе сияли звезды.
Он добрался до форта и по ступеням поднялся на стену. Барни, который высматривал что-то внизу, тем не менее сразу вытянулся при его приходе. Пэт посмотрел на Эндрю виновато — он до сих пор не уехал в Суздаль.
— Простите, что побеспокоил вас, сэр, — встревожено сказал Барни, — но мне хотелось, чтобы вы это сами услышали.
Эндрю хотел было съязвить, что неплохо было бы сначала поставить в известность командира дивизии, а также старину Барри, который теперь командовал корпусом. Но потом решил промолчать, не показывая своего недовольства. Иногда сообщение по цепочке в соответствии с субординацией приводит к катастрофическим последствиям.
— Что там? — спросил он, пытаясь поплотнее завернуться в плащ — утренний холод пробирал до костей.
— Барни прав, Эндрю, — вмешался Пэт. — Послушай-ка сам.
Эндрю по-птичьи склонил голову к плечу и перегнулся через стену. Стоящие рядом замолчали.
Раздавался какой-то шорох, стук молотков, тихие голоса, едва слышные на фоне плеска волн.
— Это началось около полуночи, сэр. Послышалось несколько выстрелов, крик — похоже, кричал человек. Мы с парнями всю ночь глаз не сомкнули.