Реальность сердца
Шрифт:
— Это согласие?
— Это обещание. Матушка, разумеется, не возражала; выслушав, каким образом младший Гоэллон оказался в числе приглашенных, она только вздохнула и покачала головой. Зато когда Ханна уже ночью пришла к ней в спальню, чтобы рассказать, о чем именно говорила с Фиором на прогулке, изумленно охнула, скомкала в руках кружевной ворот ночной рубашки.
— Бедный… этакое землетрясение, пожар и потоп сразу! Ханна, не стоило обрушивать на герцога Алларэ что-то подобное в первую же встречу.
— Он испугается?
— Едва ли. Но ему наверняка было больно. Ты не хотела подобного, но иногда и доброта бывает жестокой. Терпение и смирение — то, что помогало ему жить многие годы, а ты несколькими словами можешь разрушить эту опору, — матушка нервно теребила тонкое белое кружево.
— Кому нужна такая опора? — Ханна не понимала, но уже чувствовала, что и впрямь погорячилась. Кларисса не стала бы так явственно волноваться из-за пустяка.
— Тебе — не нужна. Ему тоже не нужна, но он должен понять это сам. В свое время, своим умом. Не торопись, милая. Не будь бестактной. Ханна, Фелида, две служанки, слуга, Алларэ и Гоэллон со своими гвардейцами выехали утром четвертого дня седмицы. Девица Эйма предпочла бы ехать верхом, но оказалось, что Фелида в жизни не садилась на лошадь; это упущение взялись исправить сразу все окружающие, и, кажется, слегка напугали бедную скорийку своим пылом. Она отшутилась, что не столько страшится лошадей, сколько ретивых наставников.
К полудню вновь разразилась гроза, и оба кавалера с радостью присоединились к девицам в карете. Ханна забавлялась, разглядывая Алессандра: милый изящно сложенный юноша (это если выражаться деликатно, как учила матушка — а по правде, этакая тростиночка хрупкая) вид имел почти как у паломника на богомолье, вот только вместо статуй Сотворивших созерцал он Фелиду. Подруге оставалось только позавидовать — взаимность была и налицо и на лицах; потом Ханна вспомнила, что Кларисса не слишком радостно отзывалась о влюбленности скорийки, напоминая, что герцог Гоэллон может и не одобрить союз с родственницей бывшего регента. Если так, то он окажется дурным и злым человеком… но матушка говорила о нем с искренним уважением, и Ханна надеялась на лучшее.
Тиаринская обитель оказалась мрачным неприступным замком, в котором монастырь можно было узнать лишь по золотым флюгерам в виде языков пламени и щитам с эмблемой ордена Блюдущих Чистоту на стенах. Слушая скрип ворота, сопровождавший спуск моста, девушка подумала, что место это хорошо годится для бывшего короля, больше всего на свете боявшегося просторов и больших зал. Ни Фелида, ни Алессандр особого желания увидеться с Араоном не изъявили, а его величество до вечера был на занятиях, так что молчаливо таращившуюся друг на друга парочку устроили на постоялом дворе, пристроенном снаружи к обители, а Ханна с герцогом Алларэ отправились к бывшему королю. Крытый внутренний двор был сухим, но сквозняки здесь гуляли суровые; Ханна вспомнила родной замок, где и в начале весны, когда приходили холодные ветра с востока, было тепло и уютно. Похоже, монахов такие мелочи, как борьба со сквозняками, не волновали вовсе, или они нарочно позволяли резвиться всем ветеркам, дабы удобнее было соблюдать аскезу. Зареванное «порося» за три седмицы превратилось во вполне приличного юношу, отъевшегося, спокойного и почти что просветленного. От капризного дурня на троне, оравшего на фрейлин и требовавшего каждые пять минут то вина, то танцев, то конфет, и вовсе не осталось следа. Аккуратно постриженные и расчесанные на пробор волосы, скромное серое платье и слишком длинный, не по росту плащ с серебристой подпушкой; прямой, а не суетливо бегающий взгляд. Глаза были очень грустными, но честными.
— Я очень рад вас видеть, госпожа Эйма, — юноша поклонился и поцеловал Ханне руку. — Простите меня, я раньше был с вами невозможно груб. Мне стыдно.
— Зато теперь вы вполне галантны и вежливы. Я тоже рада вас видеть, ваше высочество, — Ханне не пришлось приврать, она и впрямь успела соскучиться по бывшему королю, попортившему ей столько крови. Выхлебал он у нее и прочих фрейлин ее не одно ведро, так что мог считаться кровным родственником… — Вас тут не обижают?
— Вовсе нет! — всерьез запротестовал Араон. — Я хотел бы остаться здесь навсегда, но у меня нет ни капли таланта, а Элграс хочет, чтобы я вернулся с ним в столицу.
— Если вы хотите посвятить себя служению Церкви, то необязательно вступать в орден, — напомнил Фиор.
— Пока я не знаю, чего хочу, — признался юноша, и Ханне это почему-то понравилось. Лучше так, чем глупые выдумки. Прогулка по внутреннему двору оказалась совсем не скучной, только вот девицу Эйма все больше и больше занимала невероятная, невозможная разница между прежним и нынешним Араоном. Казалось, что одного попросту подменили другим, братом-близнецом, выросшим в другом месте. За ужином, ожидая приглашения к королю, Ханна спросила у герцога Алларэ, не удивляет ли его подобная перемена.
— Скорее — нет, — сказал тот, подумав. — Раньше, до событий этого и прошлого года, Араон был почти таким, как сейчас. Он никогда не был ни злым, ни завистливым. Неловким, бесталанным — да, но он легко принимал, что младший его во всем опережает. Даже несмотря на то, что их заставляли соперничать между собой.
— Наваждение «заветников»? — спросила Ханна, успевшая нахвататься обрывков разговоров и слухов.
— Мне трудно судить. Может быть, и так, а, может, виноваты только те, кто его окружал.
— Герцог Скоринг умеет заставлять, — повернула голову Фелида, до этого вроде бы интересовавшаяся исключительно ужином. — Только после этого хочется умереть. Ханна смотрела не на Фелиду, вновь опустившую глаза к почти полной тарелке, не на вскинувшегося Алессандра, а на герцога Алларэ. Тот напряженно свел брови и смотрел куда-то вдаль, словно пытался решить очень сложную задачу по арифметике. Северянка насторожилась. Ей очень хотелось собрать в одной комнате всех своих спутников, выпытать все, что знал каждый и свести это воедино.
Все, кто сидел вокруг нее — герцог Алларэ, Алессандр, Фелида, двое эллонцев и алларец, — ошибались в чем-то слишком важном, чтобы просто забыть о случайном желании, вспомнив пословицу про любопытство, погубившее мышку.
Герцог Гоэллон вернулся в первый день осени. Столица встретила его очередным приступом слишком холодного дождя, который горожане уже прозвали «слезами Матери», скорбевшей о грехах смертных. Лившаяся с неба вода уже не впитывалась в землю, а Сойя не успевала уносить ее в море, так что поговаривали, что еще седмица — и случится небывалое в Собре: наводнение. Саннио с Альдингом доигрывали очередную партию в «Осаду крепости»; играли не наспех, а по правилам длинной игры, на большой доске — наследник заказал ее еще весной, но Бернар Кадоль был неподходящим партнером: за игрой, требовавшей предельной сосредоточенности, он откровенно скучал, зевал и порой путал ходы. С возвращением Альдинга Литто Саннио посетило настоящее счастье, ибо у северного барона характер идеально годился для неспешной мудреной игры. Столичный особняк баронов Литто конфисковали еще год назад, так что юноше оставалось либо нанимать дом с обслугой, либо принять приглашение младшего Гоэллона, и, к счастью Саннио, бывший воспитанник согласился. Его даже уговаривать не пришлось. Оба так увлеклись, что если и обратили внимание на шум внизу во дворе, то не придали ему никакого значения — ну мало ли, провизию привезли или гвардейцы сменяются? Куда больше игроков интересовало положение на доске, где отряд белого баннерета мог успеть захватить последнюю деревню черного короля прежде, чем Саннио выдвинет на подмогу свой отряд.
— Господин герцог Гоэллон! — объявил вошедший в комнату Ванно, и, не успели оба подпрыгнуть с мест, как слугу отодвинули и в кабинет племянника вошел сам дядюшка. Оба юноши изумленно переглянулись. Судя по виду герцога Гоэллона, последнюю седмицу он спал в седле, питался подаянием, которое запивал дождевой водой, и при этом постоянно был чем-то огорчен. Серый призрак с выгоревшими добела волосами. Осунувшееся лицо с резко обозначенными складками в углах рта, проступившие под кожей скулы…