Реальность сердца
Шрифт:
Вот и все, что осталось от грозного божества и поразившего его оружия. К утру и меч растворится, и лужа высохнет, и будет здесь все как прежде. Порядок, покой, паломники, черпающие воду медным ковшиком, белые восковые свечи, купленные паломниками внизу, молитвы к Сотворившим; все пойдет своим чередом.
Может быть, когда-нибудь сложат легенды или напишут новую главу Книги, расскажут там о подвиге герцога Гоэллона. И об Араоне тоже напишут, конечно — и, увы, о Саннио. В пещере по ту сторону решетки было слишком шумно. Бывший король вцепился в спасенного герцога, как утопающий в соломинку — схватил за котту и не желал отпускать, словно боялся, что воскрешенный денется куда-нибудь. Рыдала Ханна; хорошо еще, что Керо сюда не позвали, две рыдающие дамы — это уж слишком. Перед глазами стояла картинка: дядя, отеческим жестом обнимающий Араона за плечи; мальчишке ровно это и нужно было. Он все заслужил, конечно. Саннио нисколько не ревновал — а если ревновал, то к самому поступку. У юного дурачка, горемычного отравителя, хватило сил и смелости — у племянника герцога Гоэллона не хватило. Ни на что. Только замереть и таращиться на дело рук своих. Судьба все расставила по своим местам: презираемый всеми король-самозванец сумел спасти, не побоялся пожертвовать собой, а обожающего племянника хватило только на дурацкий выстрел. Его даже не хватило на то, чтобы встать рядом с принцем и, рискуя собой, отспорить юношу у судьбы. Альдинг догадался, остальные ему помогли, а Саннио даже и заметил, что они делают, далеко не сразу. Смотрел на дядю, который сначала был мертвее мертвого, потом вдруг открыл глаза, удивленно обозрел пещеру и рывком сел, глядя за плечо племянника. Рука нашла руку, но смотрел герцог не на Саннио. Молодой человек обернулся. Да уж, туда стоило глядеть, не обращая внимания ни на что остальное. Шагах в пяти от Саннио клубился туман — серебристый и золотой вперемешку. Источали его человеческие фигуры. Через этот плотный, как в купальнях, пар, с трудом можно было разобрать, что четверо спутников окружают коленопреклоненного Араона, а перед ними… Перед ними стояли боги. Сотворившие собственной персоной. Впереди — Воин, высокий плечистый мужчина, не больно-то похожий на свои скульптурные изображения. Живой человек, с неправильным смуглым лицом. За ним — статная женщина в просторном платье, какие Саннио видал только на гобеленах. Все эти шестеро вытянули руки вперед, и вокруг ладоней, полыхало двойное пламя, серебро и золото.
Там — сплавлялись ладони, пульсировала какая-то неистовая, непостижимая сила, и, кажется, богам это не нравилось совершенно: удивление, негодование искажали лица, делали их выражения простыми и понятными любому. Саннио открыл рот, не зная, нужно тут что-то говорить или делать, или можно попросту молчать, глупо таращась на происходившее, не вмешиваться, только понимать, что чудес и странностей для неполных суток уже, пожалуй, хватит. Те четверо, которых Алессандр не так уж и плохо знал, вдруг показались не людьми, но и не богами: чем-то неведомым. Серебряная дева — грозная и статная, вот кому бы быть богиней, дерзко спорившая со стоявшими напротив. Ладонь ее лежала на плече у Араона, и Саннио не дерзнул бы вставать между Ханной и ее подзащитным. Альдинг — серебро черненое, темное и опасное, гибкий клинок, целящий во врага. Летний медовый свет, теплый, не обжигающий, но охраняющий — брат Жан. Андреас, вдруг оказавшийся не скромным воробышком, а тем основанием, без которого рухнет любое здание, словно связующий остальных троих… Больше чем люди, больше чем божества — воплощения неведомых сил… Потом опало пламя, стали полупрозрачными и вовсе исчезли боги. В воздухе таяли золотые пылинки, опадали на пол, на одежду…
— А я так надеялся от вас отдохнуть, молодые люди… — герцог Гоэллон всегда умел возвращать окружающих на грешную землю. Из любых горних высей. Четверка — и оба приятеля и примкнувшие к ним нежданные соратники, — дружно вздрогнула. Этого хватило, чтобы стать вдруг вполне обычными — да еще и изумленными, перепуганными, встрепанными — людьми. Саннио облегченно вздохнул. Потом был вцепившийся в герцога спаситель, пришибленный и собственной дерзостью и вниманием к нему, и много досужей трескотни, и только один не участвовавший в этом младший Гоэллон чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Дядя его не удерживал, больше занятый приведением в чувство Араона, и Саннио потихоньку отступил к решетке, потоптался рядом, потом не выдержал и забрался внутрь. Интересно все-таки было; а для бурной радости места в онемевшей, выгоревшей недавно от боли душе еще не было. Пока еще не было. За спиной раздались легкие шаги. Саннио, не поворачиваясь, знал: Альдинг. Сбежал подальше от всеобщего ликования. Понятное дело, для него любой шум — все равно что пилой пройтись по голове, а уж такой страстный — пилой с нажимом, с особой жестокостью.
— Как у тебя это получилось? — спросил Алессандр. — И как ты не побоялся?
— Побоялся я минутой раньше, — спокойно ответил Литто. — Потому и не опередил Араона. Я знал, что из этого выйдет, а за мной Лита, и я там нужен.
— Не боишься, что тебя услышат? — Саннио развернулся и кивнул на дверь.
— Господин герцог знает, — равнодушно пожал плечами Альдинг. — Скрывать от остальных я тоже не вижу ни малейшего смысла, поскольку это правда.
— А гнев богов? Северянин презрительно усмехнулся, выпятив вперед нижнюю губу. Пальцы скрещенных на груди рук отбивали беспокойный ритм. Саннио впервые подумал, что и молчание, и холодность могут быть не менее дерзкими, чем слова. Даже вызывающими, пожалуй. Друг не боялся никакого гнева богов, и не потому, что после недавнего считал себя сильнее. Он просто никого, кроме себя самого и своей совести не боялся. И, наверное, так было всегда — просто бывший воспитатель, нынешний соратник барона Литто никогда об этом не задумывался. Черноволосый юноша прошел к чаше, зачерпнул ладонью воды и ополоснул лицо, потом поморщился и брезгливо стряхнул капли с пальцев. Тыльной стороной ладони потер щеку, качнул головой.
— И тут — то же самое… Кровь. Все на крови. Если не на крови, так на жизни.
— А ты хочешь, чтобы было иначе? — удивился Саннио. — Даром? Даром, как говорится, за амбаром.
— Нет. Не хочу. Я лишь хочу, чтобы это, — кивок вверх, — не называло себя ни добром, ни мерилом праведности. Если они, как слуги, творят желаемое за плату, то они и есть слуги, а не что-то высшее. И я этих слуг не нанимал!
— Альдинг… — предостерегающе вскинул руку Гоэллон. Вокруг и так творилось что-то нехорошее, тревожное. Стены мелко, тонко постанывали и уже не казались такими надежными и прочными, как раньше.
— Если слышат — пусть слушают, — улыбнулся северянин. — Я не буду больше принадлежать к их Церкви. Мне не нужны ни такие дары, ни такие чудеса.
— В «заветники» пойдешь?
— «Заветникам» больше некому молиться, — Альдинг кивнул на парящую темную лужу. — Нет. Я просто хочу быть последовательным, если ты меня понимаешь.
— Нет, — признался Саннио. Воздух все больше казался густой патокой. Дышать было трудно. — Не понимаю.
— Я не хочу этих богов, а потому не хочу и их чудес. Было бы не слишком достойно отвергать кого-то и пользоваться его дарами, верно?
— Верно, конечно. Но как бы ты хотел, чтобы было? — камень под ногами неприятно подрагивал, и Саннио опасался, что сейчас Альдинг доболтается и боги обрушат Храм на всех и вся: и на богохульника Литто, и на остальных, и на ни в чем не повинных паломников, разбивших лагеря внизу. Эти боги на такое были вполне способны. Один собор они уже развалили, не обратив внимание на то, что никого, кроме служек и настоятеля, в нем уже нет.
— Чтобы не сбывалось то проклятье. Ни по ошибке, ни по случайности. Чтобы, если уж боги ошиблись, они сами исправили свою ошибку — любой ценой, хоть собственной гибели. Чтобы они не ждали, пока пострадавшие невинно найдут способ просочиться в щель между законами, что приняли они, чужаки, и как-то избавиться от участи, на которую обречены. Чтобы тот, кто поверг их вековечного врага и соперника, не погибал случайно…
— Это не случайно, — вздохнул Саннио. — Это я дурак…
— Перестань, я знаю, что ты увидел и о чем подумал. И проклятье, все то же проклятье. А потом — Араон, он самый слабый из нас, и он умер бы, а эти забрали бы его целиком, без остатка, и считают, что так и должно быть… Стены уже казались совсем зыбкими — темный пар, грозовые облака. Неужели Альдинг этого не видел? Только Саннио? Гнев богов или что-то иное?
— Понимаешь, они всегда, всегда забирали нашу жизнь в обмен на чудеса. Это не их чудеса, это наши чудеса, сделанные нами! Они только… — Альдинг, наверное, впервые в жизни не мог подобрать слово. — Издают новые указы, как король Собраны! Говорят, чтобы сбылось — но может сбыться и без их слова, была бы сила, как у той тамерки…
— Откуда у нее сила?
— От самозванца, явившегося вместе с Противостоящим. Знаешь, как его звали? Ингальд. Забавно, верно? Саннио не сразу понял, о чем говорит друг; он никогда не любил играть в анаграммы. Потом до него дошло.
— Он стоял за моим плечом еще у колыбели. Он и его птицы. А эти, — еще один кивок вверх, — молчали и не вмешивались. Никогда не вмешивались. Они запрещали нам стрельный состав и древние языки, уничтожали старые книги — но не вмешивались, когда Ингальд вкладывал свое проклятие в уста тамерки, когда проклятые умирали, даже когда ты стрелял! Я не хочу поклоняться подобной силе, она мне не нужна!