Реальность сердца
Шрифт:
— Прошу вас, выпейте настой! Кто здесь, в спальне королевы, кто вокруг постели? Фрейлины, медики, аптекарь… не разобрать лиц, не разобрать, чьи голоса… почему белая жидкость в кубке пахнет чесноком, почему все пахнет чесноком, откуда же эта мерзкая вонь?
Кажется, рот набит острой тошнотворной гадостью, набит так, что не прожевать, не проглотить… кто из фрейлин наелся этой крестьянской пакости?
— Я не буду это пить! Воды! — Как трудно дышать, как трудно говорить в полный голос… Кажется, на грудь положили подушку с песком, как тогда, после родов, клали на живот. Только эта — в десять раз тяжелее. Давит, мешает приказать.
— Ваше величество, прошу вас! — Придворный медик все маячит перед глазами, застилая того, черноволосого, которому так нужно сказать важное, очень важное…
— Я хочу видеть сына!
— Кого из принцев хочет видеть ваше величество?
— Я хочу видеть сына! Сына… моего сына… — Да неужели так трудно понять?!
— Ее величество желает видеть принца Араона!
Часть первая. Лето. Потомок. Сопляки
1. Собра — Брулен — Сеория Бернар
Кадоль, капитан личной гвардии герцога Гоэллона, обладал потрясающим умением доносить свои мысли до собеседника при помощи одного взгляда. Талант этот особо ярко проявлялся, если Бернар не думал о собеседнике ничего хорошего. Тяжелое грубоватое лицо эллонца не слишком подходило для утонченной мимики и многозначительных гримас; на нем навсегда застыло одно-единственное вежливо-пренебрежительное выражение, словно капитан смотрел на весь окружающий мир свысока, хотя и был среднего роста. Для господина это выражение чуть-чуть менялось, оставаясь только вежливым, не более того, и делалось ясно, что у Бернара на все есть свое непоколебимое мнение, хотя он и не стремится сообщать его каждому встречному. Глаза же на этом лице, которое могло принадлежать и крестьянину, и главе Старшего Рода, жили своей отдельной жизнью. Обычно они, узкие и длинные, словно с чьего-то чужого портрета, может быть, кого-то из алларских герцогов, прятались под тяжелыми выступающими надглазьями, отделенные от них лишь изгородью жестких белесых ресниц. Порой же Бернар смотрел на распекаемого гвардейца или слугу в упор, и тому не нужно было уже ничего слышать, чтобы понять, кем именно считает его капитан. Сейчас пришла очередь Саннио; глаза, цвет которых был изменчивым, словно зимнее небо — то почти белым, то хмурым темно-серым, — смерили наследника, взвесили и оценили: дурак. Таков был ответ на вполне невинный вопрос о том, может ли господин Гоэллон принимать в доме гостей. Несколько мгновений спустя последовал и ответ словесный.
— Молодой господин, вы еще спросите, спать вам на кровати или на полу в кухне.
— Я имел в виду, — вздохнул в очередной раз неверно понятый Саннио, — уместно ли это будет ввиду отсутствия дяди…
— Ввиду войны, — хмыкнул Бернар. — Мы траур еще не объявили, кажется.
— Зато писем не получаем…
— Ну да, отправьте их с королевским гонцом, — у Кадоля определенно было язвительное настроение. — Потом гадайте, к кому приедут.
— У королевских гонцов получается доставлять доклады за десять-двенадцать дней, а у наших — нет?
— Я отправляю письма каждый первый день седмицы.
— И мы не получили ни одного ответа. А новости узнаем от герольдов на площадях! А хоть один гонец вернулся?
— Нет, — покачал головой Кадоль.
— Вы считаете, что это вполне естественно?
— Считаю, молодой господин. Потому как лучше вас знаю любовь господина герцога к переписке. Гонцов же он приставил к делу, уверен.
— Ну, надеюсь, что дело в этом… — Саннио помнил, конечно, как осенью в Сауре ждал обещанного письма, а вместо этого приехал собственнолично дядя; должно быть, у него не нашлось и десятка минут на записку.
— Так кого вы хотели пригласить в гости? — Капитан не любил разговоров в духе «если да кабы».
— Господина Кесслера. Бернар еще раз смерил Саннио острым взглядом, но на этот раз наследник не догадался, о чем тот думает. Впрочем, ни малейшего неодобрения в этом взгляде точно не читалось. Капитан вполне благосклонно относился к бруленцу, который был вхож в дом герцога Алларэ.
— Вы будете принимать его в своем кабинете или в гостиной второго этажа?
— В кабинете. — Уж если дядя так поступает со своими гостями, то почему бы и Саннио не последовать его примеру? Тем более что приятель недолюбливает церемонии, о чем много раз говорил. Из распахнутого настежь окна в комнату лился теплый желтоватый свет. Лето окончательно вошло в свои права: вызолотило столицу с ее белыми стенами и светлыми мостовыми, коснулось и обстановки в комнате. На темные панели, которыми были обшиты стены, словно брызнули расплавленным золотом. Летний свет заново расшил гобелены золотой же нитью. Белые подушки на диване будто испачкались в пыльце одуванчиков, которые слуги с тихой бранью выдирали из цветника перед домом, но упрямые сорняки все росли и росли, впитывая небесную желтизну.
— У тебя уютно, — оглядываясь, сказал Сорен. На «ты» они, почти ровесники, перешли еще в первый час знакомства. — Очень так… традиционно и удобно.
— А еще у нас отличное вино, — подмигнул Саннио. Общаться с молодыми людьми из высшего общества Собры оказалось ничуть не сложнее, чем со сверстниками из школы секретарей. Среди них были умные и глупые, заносчивые и вежливые, но они не отличались ничем особенным от своих ровесников намного ниже по положению. Незримая стена, отделявшая Саннио от благородных людей, существовала только в его воображении. Может быть, те, кто хотел бы поддразнить бывшего секретаря, попросту опасались связываться с его дядей, а может, это и впрямь никого не волновало. По крайней мере, Сорена Кесслера не волновало точно. Саннио однажды проговорился, что из-за обстоятельств своего возвышения чувствует себя неловко, на что бруленец расхохотался и ответил, что после короля Адалиона это попросту глупо. Правивший лет двести назад король был сыном какой-то пастушки, но из троих своих отпрысков отец выбрал наследником именно его.
— Ты — четвертый в очереди на престол, и какая разница, где ты провел начало жизни? — добавил он. — Да хоть в тамерском рабстве. Золотая кровь есть золотая кровь.
— Мать и Воин, какой престол?! — услышав сие, Саннио едва не подавился яблоком.
— Королевский, — приятель похлопал юношу по спине. — Считай сам: два принца, твой дядя и ты.
— Я каждый день буду молиться за здравие короля, принцев и дяди, — вполне серьезно пообещал Саннио. После первой бутылки вина Сорен вдруг вспомнил ту шуточную беседу во время прогулки. Прошла почти девятина, но разговор почему-то запомнился обоим, хоть с того весеннего дня и случилось очень многое. В усмирении беспорядков Кесслер не участвовал, о чем невероятно жалел и сознавался в том, что завидует приятелю. Его же очень не вовремя пригласили в гости в поместье Леруа, вассалов Алларэ. Вернулся бруленец, когда все уже кончилось, а герцог Реми был арестован.
— Ты все еще не хочешь занять престол? — спросил Сорен, щуря зеленущие глаза, почти как у его кумира, если того хорошенько разозлить.
— С ума сошел?
— А что? Ты бы мог сделать много полезного. Например…
— Например, мой дядя оторвал бы нам обоим головы за такие беседы, — взмахнул рукой Саннио. — По крайней мере, мне.
— Это тебе. А мне подсыплет чего-нибудь от болтливости.
— Мускатника я тебе и сам подсыплю, — усмехнулся юноша, прошедший полный курс обучения у королевского предсказателя. — Десяток орехов — и будешь молчать, как рыба.