Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!
Шрифт:
– Вот это моя мать. Она сама с Украины, но вышла замуж и уехала жить к отцу в Оренбург. Это моя сестра, она уже десять лет в Твери живет. А это дедушка, он из оренбургских казаков.
Юрка послушно кивал головой. А вот дядя Миней напрягся:
– Ты, брат, что-то заливаешь! Я же в Сутоках все же телевизор иногда смотрю, про Африку знаю.
Пришлось ему рассказать про суть нашего эксперимента. Миней рассмеялся:
– С Юркой это бесполезно. Он и людей-то, кроме нас, не видел. Он думает, что так и надо: у кого-то черные волосы, у кого-то – лицо. А когда напьется, он и розовых видит, и голубых, и в желтый крестик. А ты сам-то из каких африканских казаков будешь?
– Из камерунских.
– А, знаю. Там футболисты хорошие. А ты вот скажи мне, там,
– Бывает, и хуже. У нас есть такое племя – пигмеи, так они не то что за бутылку, а за коробок соли полслона отдадут.
– А пьют они больше Юрки?
– Они вообще не пьют.
– А почему же плохо живут?
– Потому что не работают. Фигней страдают.
– И не работают, и не пьют? Что-то я этого не понимаю. У нас человек либо пьет, либо работает. Другого не бывает.
– А у нас бывает. Камерунские казаки – люди загадочные. Я этим летом ездил туда после десяти лет разлуки. У меня двоюродная сестра замуж выходила, с регистратором договорились на час дня. Денег ему заплатили. А он пришел в шесть вечера. Не пьяный, ничего – просто опоздал на пять часов. И никто не обиделся. Это нормально.
– Человек не пить и не работать не может, – поддержал Минея Юрка. – Он тогда деградирует.
– Ну иногда бывает, и у нас выпивают. Вот в Твери одно время продавали «русские йогурты» – сто грамм в упаковке. В Камеруне есть почти то же самое, только называется не йогурт, a condom (Марсель употребил более понятное островитянам слово). Это дешевый виски, ну самогон, в такой маленькой упаковочке, как шампунь одноразовый. У нас их водители маршрутных такси очень любят. Два кондома засадил – и баранка сама крутится.
– А у вас там Бог есть? – поинтересовался Миней.
– У нас там духи есть. И им приписывают все, что происходит. Вот, например, почему у вас в деревне плохо живется? У нас сказали бы так: «Это все ваш Сталин виноват. Сталин – это злой дух, и от него на островах жизни нету».
– Ты знаешь, Марсель, а ведь так оно и есть. Я давно что-то такое подозреваю. У нас ведь, когда Сталин пьяный и довольный, и рыба в сеть идет. А когда трезвый и злой, он своей злобой и рыбу от сетей отгоняет. Точно, дух. Надо будет с ним на эту тему поговорить как следует.
Когда мы уже сидели в вертолете и нервно посматривали на светящуюся надпись «Отказ левого генератора», Марсель прокричал мне в ухо:
– Здесь я наконец понял одно русское выражение!
– Какое?
– Здравствуй, ж…, Новый год! Вот какое! Мы взлетели. Надпись погасла.
Профессиональные соображения
Кирпич – это не размер текста, а его состояние.
Репортаж может быть большим (в разумных пределах), но читаться на одном дыхании. А может быть на четверть полосы – и уже кирпичом.
Мой первый начальник Александр Голубев, который сейчас работает в «Коммерсанте», вместо слова «заметка» иногда употреблял слово «песня»: «Ну что, когда песню напишешь?» В его шутке была доля истины. Чтобы не стать кирпичом, репортаж действительно должен быть похож на песню, в которой припев читается между строк, а текстовая масса разбита на куплеты.
Чем сложнее сюжет, тем лучше будет, если вы раздробите его на небольшие перегоны. У каждого из них будет свое смысловое начало и завершение, но в то же время каждый такой перегон дает очередной импульс всему тексту. Так будет легче и писать репортаж, и его читать. Он станет похожим на извилистую дорогу, ехать по которой гораздо интереснее, чем по прямой. До конца пути сохраняется интрига – а что там, за поворотом? Если этой интриги не получается, значит, у вас выходит кирпич.
Вещь банальная, но очень важная: если вы хотите СТАТЬ репортером – у вас, скорее всего, ничего не получится. Надо хотеть СТАНОВИТЬСЯ репортером – тогда шансы есть.
В первые лет пять карьеры свое творческое самолюбие следует засунуть как можно глубже. А когда придет время его вынимать, вы уже поймете, что можно обойтись и вовсе без творческого самолюбия.
Не надо злоупотреблять диктофоном.
Это не только затягивает подготовку текста, но и способствует тому, что репортаж становится перегруженным второстепенными деталями. Процесс расшифровки диктофонных записей так погружает в тему, что каждая фигня кажется архиважной.
Я пользуюсь диктофоном лишь в трех случаях.
1. Когда тема конфликтная и нужно иметь подтверждение слов собеседника.
2. Когда собеседник, выдавая важную информацию, говорит очень быстро, а заставить его говорить медленнее не представляется возможным.
3. Если речь собеседника настолько колоритна, что зафиксировать ее другими средствами просто нереально.
Во всех остальных случаях вполне можно обойтись блокнотом или даже собственной памятью. А иногда это просто необходимо: многим людям свойственно раскрепощаться, когда они видят, что их слова никак не фиксируются.
Отправляясь в командировку, не стоит заранее становиться экспертом в той теме, по которой предстоит работать. Это сделает вас невосприимчивым к деталям (в лучшем случае) или предвзятым (в худшем). Оставьте себе пространство для удивления и неожиданных открытий. Оптимальная степень первичного погружения должна быть такой, чтобы не испытывать на месте чувство дезориентации – не более того. Если переборщить, то репортаж получится сухим. Если, наоборот, на этой стадии недоработать, вас на месте могут легко ввести в заблуждение. Короче, не надо бояться быть дураком. Главное – чтобы не полным.
Знаете, чем отличается очень хороший репортаж от просто неплохого репортажа?
Очень хороший репортаж похож на самолет. В нем тоже нет ничего лишнего. Поэтому он летает.
Ничто так не портит репортаж, как этот смысловой целлюлит. Надо уметь уничтожать собственный текст. Даже получать от этого удовольствие. На самом деле процесс написания репортажа начинается не тогда, когда ты с выпученными глазами гонишь текстовую массу, а когда спустя некоторое время начинаешь сбрасывать балласт. Как только твое произведение становится легче воздуха – оно готово, можно сдавать.
Еще у репортажа должен быть «профиль крыла». Но об этом – в следующем соображении.
Как известно, самолет не полетит, если в результате разгона давление снизу не окажется сильнее давления сверху. Можно развить сколь угодно бешеную скорость, но, если корпус аэролайнера не обладает правильной аэродинамической конструкцией, отрыва от земли не произойдет и самолет в небо не втянется.
Профилем крыла репортажа может быть что угодно. Неожиданный угол зрения, ярко выраженное доминирующее настроение, смелое и удачное композиционное решение, сильный сквозной образ… А вот фактура сама по себе профилем крыла быть не может. Фактура – это скорость. Какой бы сенсационной она ни была, если в репортаже нет ничего, кроме фактуры, – он так и будет гонять туда-сюда по взлетке, пока пассажиры не потребуют трап.
Наличие профиля крыла читатель должен почувствовать в первые тридцать секунд чтения. На взлете. Как только это произошло – он уже никуда не денется, шасси убраны.