Ребенок на заказ, или Признания акушерки
Шрифт:
Мне придется выехать, как только рассветет. Сегодня выходной, и мать дома, но она никогда не нежилась в постели. Подняться раньше нее будет сложно. Я поставила будильник на шесть, потом на пять. Я должна уехать затемно. Если я выеду в половине шестого, то буду там около полудня. Сердце у меня стучало при мысли о том, как я войду в Бюро и объявлюсь моей матери.
А что, если она на деловом ланче? Одном из тех, которые бывали у моего отца? Я взяла с ночного столика телефон и нажала дисплей, чтобы посмотреть, который час. Три часа десять минут, а я бодрствую. Я никогда еще так активно не бодрствовала. У меня было такое чувство, словно я выпила ведро кофе. Если я выеду прямо сейчас, я буду в Бюро
– Ну, давай, – сказала я громко.
Я быстро встала и надела те же брюки и голубой свитер, в которых была накануне. Я вывалила учебники и тетради из школьного рюкзака на постель и положила в него смену белья, зубную щетку, пасту и папку, которую оставила мне Дженни. Собиралась я быстро, словно участвуя в забеге. В каком-то смысле, так оно и было. Я старалась подавить ту часть меня, которая находила мой план не только глупым, но и опасным. После смерти отца я не водила машину и вообще никогда не ездила одна на такое далекое расстояние. Я повесила рюкзак на плечо и потихоньку спустилась вниз. Взяв ключи от «Хонды», я вышла из дома, не дав себе передумать.
Почти час я ехала нормально. Я знала, что еду слишком медленно, но видимость была плохая. Дорога блестела, как зеркало, и я все время представляла, как из темноты прямо перед моей машиной выбегает олень. Но дорога оставалась пустой, и это было одновременно и хорошо и жутковато.
А потом дождь внезапно усилился. «Сильный» – это не то слово, чтобы описать его. Ослепляющими волнами он ударял по моей машине и так колотил по крыше, что я не слышала радио. Дворники были включены на полную мощность, но все равно я могла видеть только на несколько футов вперед. Я снизила скорость до сорока миль в час, потом до тридцати. Теперь на дороге было больше машин, и ни у кого из водителей, казалось, не было таких проблем с дождем, как у меня. Один из них загудел, возможно, потому что я ехала слишком медленно. Руки у меня вспотели, но я не отрывала их от руля и наклонилась вперед, как будто могла видеть дорогу лучше, когда мое лицо было ближе к ветровому стеклу.
Только я решила, что лучше остановлюсь и подожду, пока дождь ослабнет, как он вдруг почти прекратился. Я откинулась на сиденье и перевела дух. По радио снова зазвучала музыка. Я нажала на газ и увеличила скорость до пятидесяти пяти миль в час. Быстрее ехать я не хотела, пока не появится солнце. Все расчеты на пять часов и пятьдесят минут не оправдались.
К тому времени как я пересекла границу с Виргинией, уже рассвело, но дождь еще моросил. Я соображала, стоит ли мне позвонить Дженни и сказать ей, где я, как вдруг в голову пришла кошмарная мысль. Я помнила, что поставила будильник на пять часов. Я видела свой телефон на ночном столике, но не могла вспомнить, взяла ли его оттуда и положила ли в рюкзак. О боже! Я нажала на тормоз и свернула на обочину. Грузовик загудел, и я почувствовала, как он пронесся мимо меня, чуть не задев. Я включила фары и начала рыться в рюкзаке в поисках телефона, отлично зная, что его там нет. Как я могла оказаться такой дурой? Я была далеко от дома, на шоссе и без телефона. Несколько минут я сидела неподвижно, то и дело поглядывая на пол и на пассажирское кресло, словно ожидая, что телефон появится там как по волшебству. Что мне делать? Я уже проехала две трети пути. Надо ехать дальше. Преодолевая спазм в горле, я выключила фары и долго ожидала свободного места в потоке машин. Потом я снова оказалась на дороге.
Парой часов позднее я прочно застряла в пробке. Народ жаловался на час пик в Уилмингтоне, но они просто не знали, что такое настоящая пробка. Пять минут я простояла на месте, потом продвинулась футов на десять и снова встала. По обе стороны от меня высились огромные грузовики. Я чувствовала себя в ловушке, мной овладел приступ клаустрофобии. Грузовики были такие огромные, что я могла видеть под ними машины, двигающиеся по другим полосам. По крайней мере, когда я ехала под дождем и в темноте, у меня не было времени подумать о чем-то еще, кроме необходимости выжить. Сейчас я устала до изнеможения, и план, казавшийся таким хорошим в три часа утра, теперь начинал казаться идиотским.
Я должна была оставить матери записку. Хотя не знаю, что я могла в ней сказать. Когда мама увидит, что меня нет, она, вероятно, подумает, что я поехала в Чэпл-Хилл. Но это не имело никакого значения. В любом случае мне со всех сторон угрожали неприятности.
Вдруг я вспомнила, что однажды сказал мне отец, когда я злилась на мать. «Ты знаешь, как мама раскладывает на блюде кусочки апельсинов для твоей футбольной команды, как она за два месяца планирует твои дни рождения? – спросил он меня. – Так она показывает тебе свою любовь, Грейси». Почему я подумала об этом сейчас? Я слышала его голос так отчетливо, как будто он сидел на заднем сиденье. «Так она показывает тебе свою любовь, Грейси».
Она любила меня. Честно говоря, я никогда в этом не сомневалась. Ей будет больно узнать, что я ей чужая и что ее собственный ребенок умер. Я представила себе, как Эмерсон рассказывает ей правду, и увидела, как ее лицо залилось слезами.
Движение возобновилось. Грузовики отъехали от меня, и сквозь туман слез я разглядела старые дома, дымовые трубы и краны.
Я сжала руль. «Что ты делаешь? – прошептала я себе. – Что ты делаешь?»
44
Тара
Грейс заспалась, и я подумала, что это хорошо. Накануне она очень расстроилась из-за Клива, и я понимала, что в очередной раз не справилась с ситуацией. Разумеется, я должна была проявить твердость по поводу ее поездки в Чэпл-Хилл, но я могла бы сделать это по-другому. Должен же быть какой-то способ, который не прервал бы общение между нами? А о каком общении шла речь? У нас его не было. На следующей неделе я хотела вызвать врача, у которого мы были пару раз после смерти Сэма. Грейс и с ней не стала бы разговаривать, но, может быть, эта женщина подсказала бы мне, как восстановить отношения с моей дочерью. Нам с Грейс нужно было основательно их пересмотреть.
Усевшись за кухонный стол, я составила список необходимых покупок, стараясь сосредоточиться на чем-то более позитивном, чем мои ухудшающиеся отношения с Грейс. Я оставила ей на столе записку, где сказала, что еду в магазин, и пошла в гараж.
Войдя в гараж, я застыла на месте. Старенькой «Хонды» Сэма там не было. Безумная надежда, что Сэм жив и уехал на работу, вспышкой пронзила мое сознание. Последние семь месяцев такое случалось со мной в кошмарных снах. Но я была чересчур реалисткой, чтобы долго предаваться такой фантазии. Или машину украли, или ее взяла Грейс. Не знаю, какая возможность казалась более невероятной.
Я вернулась в дом и постучала в дверь комнаты Грейс. Не получив ответа, я открыла дверь и вошла. Комната была в обычном беспорядке, постель завалена всяким барахлом, так что мне пришлось сдвинуть книги и одежду, чтобы убедиться, что Грейс там нет. Гнева я не испытывала, только сплошной, чистый ужас. Моя девочка, без сомнения, поехала в Чэпл-Хилл. Идет дождь, она расстроена, мысли у нее путаются, а она семь месяцев не садилась за руль. Она ехала по шоссе с подъемами и уклонами, с набирающими скорость машинами и страдавшими похмельем водителями. Сэм погиб на знакомом перекрестке. Был ли у Грейс шанс добраться до Чэпл-Хилл живой?