Ребенок от мужа сестры

Франц Анастасия

— Прости меня, — говорит, протягивая большой букет роз, которые я до сих пор стойко ненавижу.

— Ты смеешь просить у меня прощения после того, что сделал и сказал? — моя рука опирается о косяк двери, не желая пропускать незваного гостя на свою территорию.

— Я был неправ, милая, — шагает почти вплотную ко мне, но я делаю шаг назад, и муж, воспользовавшись этим, заходит внутрь квартиры, закрывая за собой дверь.

— Я был неправ, родная. Я люблю тебя. Прости дурака, — букет он кидает на небольшой столик возле прихожей и двигается на меня.

В его глазах

что-то похожее на злость, ярость, отчего по моей спине проходит озноб.

— Не подходи ко мне, Мамаев. Я видеть тебя после всего не хочу. Ты мне противен, — выплёвываю каждое слово, чтобы он понял, что я к нему чувствую и как ненавижу этого человека.

Но меня не слушают, а только надвигаются, впечатывая меня в стену. Не заметила, как оказалась прижатой к стене, смотря на мужа испуганно. Что на него нашло? Что с ним? Но следующее действие Димы выбивает у меня почву из-под ног — он падает на колени, хватая меня за бёдра, прижимая голову к животу.

— Прости, Тея. Прости дурака. Я не понимал, что я творю, — лихорадочно тараторит. — Я так хочу от тебя малыша, но у нас не получается, — отчаянно шепчет, а его слова вновь режут меня по живому.

Слёзы текут по щекам, прикрываю веки, не в силах это вынести. Сколько ещё сегодня меня будут мучить? Сколько?

Я и так неживая. Хватит, пожалуйста… Хватит.

Дима цепляется за мои руки, целует, гладит ими своё лицо, а у меня в душе пустота. Что ему сказать? Как дать понять, что я не хочу больше быть с ним? Или же это судьба показывает, что именно с ним мне суждено быть вместе, потому что я такая же, как и он? Нас не отличить. Оба предатели и должны гореть в этом огне до конца своих дней, сжигая дотла свою душу.

— Встань, пожалуйста, Дима, — говорю онемевшими губами и тяну на себя, чтобы не видеть всего этого. Мне противно, жалко его, что сейчас он унижается.

— Я прощу тебя, Дима, — это всё, что могу выдавить из себя.

Мамаев тянется ко мне, чтобы запечатлеть на губах поцелуй, но я уклоняюсь, поворачивая голову влево, смазывая поцелуй, который проходит по касательной. Губы мужа попадают в мою щёку. Слегка морщусь от этого жеста.

— Я всё сделаю, чтобы ты меня простила. Я буду рядом. Я только тебя люблю, — а я молчу, пока его руки загребают меня в кокон.

Не руки Яна, объятия которых я всё ещё помню. Они до сих пор живы во мне, как будто и не прошло пять часов после расставания.

Тея

Прошёл месяц. Дима клялся, что никогда больше мне не изменит, что вообще он любит только меня. Но всё чаще я чувствовала на нём чужой женский запах, когда он крепко меня обнимал, а меня выворачивало наизнанку только от одного его прикосновения ко мне. Отчего я не выдерживала и убегала в ванную комнату, падая на кафель, страдая от мучительных рвотных позывов.

Не знаю, почему я всё ещё с ним, но разъедающая боль внутри от того, что сама предала сестру и свою семью, не даёт мне спокойно подать на развод и уйти от мужа. Я сама себя наказываю, живя с мужчиной, который изменил точно так же, как и я ему.

Мамаев всё чаще стал интересоваться, не беременна ли я, потому как последние две недели

меня тошнило почти целыми днями, я не могла спокойно поесть и отдохнуть. Но я лишь мотала головой, говоря то, что он и сам знает. Этого просто не может быть. Я не могу забеременеть. Я бесплодна. Бракованная. У меня нет ни малейшего шанса зачать малыша.

Каждый раз, когда Дима намекал на близость, я мотала головой, говоря, пусть и банально, но — у меня болит голова. Я не хотела, чтобы этот мужчина ко мне прикасался, но иногда просто заставляла себя хоть немного быть к нему снисходительной. Муж злился, а я не могла выносить его прикосновения, помня, как ещё месяц назад ко мне прикасался Ян Бергер. Кожа всё ещё помнила его руки, губы, и эти вспоминания не желали выветриваться из головы.

Это ещё больше причиняло мне боль. Я винила во всём себя. Даже пару раз думала позвонить Тате и всё рассказать, зная, что Бергер ничего ей не расскажет. Но понимала, что сделаю только хуже. Будет скандал, и тогда я смогу забыть обо всём на свете, но в первую очередь о своей семье, которая растила меня, любила. А я просто не могу этого допустить.

Что же до самого мужа Таты, то он не появлялся, не звонил, чему я была бесконечно рада, хоть и толика обиды и грусти таились в душе. Я чувствовала себя использованной, никому не нужной, мне казалось, что меня никто не любит.

Но, несмотря на все эти чувства, я стойко держусь на плаву, не позволяя никому видеть, насколько в моей жизни всё плохо. Даже родители не знают, что мой «дорогой» муженёк мне изменил. Впрочем, продолжает это делать дальше.

Сегодня утром моя мама, Клавдия Семёновна, позвонила мне и сказала, что вечером они ждут нас на семейный ужин вместе с Димой, где будут ещё и Тата с Яном. Хотелось отказаться, сославшись на то, что у меня дела, но с родительницей это не прокатило. Поэтому со вздохом, слетевшим с губ, я согласилась быть к семи часам у родителей.

Всё то время, пока минуты тикали — мне хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы обо мне все забыли, а в первую очередь, чтобы не идти на этот ужин, где я увижу Бергера. С Татой.

Мне стыдно перед сестрой. Как я смогу посмотреть ей в глаза? Как…?

Успокоившись, чтобы Мамаев ничего не заподозрил, позвонила ему и предупредила, что сегодня идём на ужин к моим родителям, тот согласился. Но никакой радости в голосе я не услышала, как прежде, когда отец и Дима хорошо общались. Только обречённость, как будто его заставляют силком туда идти.

— Дима, я могу сходить одна, — предложила, думая, что в таком случае, если он не хочет — он откажется, и мне не придётся переться с ним в родительский дом. Чему я буду несказанно рада, но чуда не случилось.

— Нет, Тея, я буду, — и отключился, сославшись на то, что много работы.

Впрочем, как и всегда. Ничего в этой жизни не меняется.

К шести часам я была готова. Надела лёгкое, воздушное, нежно-пудровое платье, слегка накрасилась, волосы оставила распущенными, на ноги лёгкие босоножки. Вызвала такси, так как Мамаев сказал, что не будет заезжать домой, а уже с работы приедет к моим родителям.