Ребус-фактор
Шрифт:
На этот раз я устал не так сильно. Полтора субъективных часа небыстрого бега – с чего тут вымотаться до предела физических сил? Не тот повод. Однако на границе буша капрал вновь объявил двадцатиминутный привал. Далеко впереди, за кое-как распаханными и засеянными полями почти у самого горизонта тянулась ниточка железнодорожной насыпи единственной на Тверди узкоколейки с пассажирским сообщением: Новый Пекин – Новая Джакарта – Штернбург – Степнянск. Она так и осталась единственной. Километрах в сорока пяти левее лежал Степнянск. Огней города не было видно.
Зато не прошло и десяти минут субъективного времени, как далеко справа возник медленно движущийся огонек. Я понял, что это такое, лишь когда за ярким огоньком потянулась цепочка тусклых. Пассажирский поезд! Будь расстояние до насыпи поменьше, мы услышали бы пыхтенье паровозика. Вот это номер! – вся Твердь охвачена партизанской войной, а по единственной дороге как ни в чем не бывало ходят поезда! Умом я понимал, что вояки из метрополии узкоколейкой не пользуются, потому-то партизаны ее и не трогали, и что гражданскому населению, не ушедшему в леса, иногда приходится совершать поездки, – и все же поезд меня поразил. Ну просто нежданный привет из прежней, совсем иной жизни!
И очень вовремя, кстати.
Мы с капралом переглянулись и поняли друг друга без слов.
Глава 2
Поезд есть поезд. Он не вызывает опасений. При наблюдении сверху он нисколько не похож на группу целенаправленно движущихся точек, смахивающих на стайку животных, но могущих оказаться и партизанами. Он просто поезд, архаичный и незатейливый ползущий червяк. Железнодорожный путь проложен на порядочном расстоянии от кишащих партизанами джунглей. Охранять от партизан железную дорогу не так уж трудно, да и не нужна она партизанам. Мне доводилось читать, что в древних, земных еще войнах партизаны любили портить рельсовые пути и пускать под откос эшелоны, но это, конечно, только потому, что их противники не пользовались более совершенными средствами транспорта. Не наш случай.
Ох, как мы бежали, веером рассыпавшись по пашне! Вязли ноги. Как ни медленно полз состав, какое-то время мне казалось, что мы не успеем перехватить его. Казалось напрасно – успели. «Случай, приветствую тебя!» – был готов я воскликнуть вслед за Фигаро, однако не воскликнул, потому что был занят: пыхтел, карабкаясь по насыпи.
Дальше пошло проще. Для нас не представляло трудности бежать рядом с поездом и даже обогнать его при необходимости, а уж вскочить на подножку – и вовсе пара пустяков. С паровозной бригадой проблем не возникло, то есть машинист, помощник и кочегар были, конечно, ошарашены по полной программе, но не сопротивлялись и быстро поняли, что от них требуется. Требовалось в сущности немногое: продолжать движение до Степнянска, не останавливаясь на полустанках. Затем мы занялись вагонами, всеми шестью, от первого до последнего, и быстро справились. Был женский визг, была бестолковая паника, немедленно нами пресеченная, были даже неуклюжие попытки сопротивления. Кондукторы, сориентировавшись раньше других, первыми догадались поднять руки. Мы обошлись без стрельбы и выкинули в окна всего двоих-троих медлительных смутьянов, никак не больше. Словом – пустяки. Оставили по одному бойцу на вагон, чтобы приглядывал за порядком, и достаточно.
Колеса исправно стучали на стыках.
– Что думаешь делать, капрал? – спросил я.
– Высадить пассажиров. – Ответ был не очень уверенным.
– Зачем? – удивился я. – Они едут в Степнянск, вот пусть и едут. Довезем их почти до города, а там отцепим паровоз и двинем на нем. Ни к чему совать гражданских в пекло.
Капрал подумал и кивнул. В самом деле, пассажиры ничем нам не угрожали. Если бы среди них нашлись сочувствующие землянам, то они ничего не смогли бы сделать, поскольку сотовая связь не действовала со дня интервенции. Просто идет поезд. Возможно, даже по расписанию. И привезет нас примерно туда, куда мы должны были добираться на своих двоих.
– Всем стоять! – вдруг заорал кто-то, вспрыгнув из черноты на подножку паровоза. Нормальный фальцет, а не замедленный бас как будто из глубин бочки… Схватившись было за оружие, мы с капралом дружно захохотали. Не одни мы оказались такими умными – попутным транспортом решило воспользоваться еще одно отделение темпированных бойцов Антонио Пальмиери.
– Где ваши билеты? Предъявите!
– За посадку на ходу – штраф.
– Ты лучемет-то опусти. Не надо нас поджаривать.
Вскочивший – молодой незнакомый парень с мокрым от пота лицом – наконец разобрался, что к чему, и прыснул.
– К вам можно?
– Валяйте все сюда, место найдется…
Один раз в день, строго в полдень, радиоглушилки землян смолкали на десять минут. Десять минут в сутки земляне отдавали некоему Питеру Мамабе для прочтения очередного воззвания к народу Тверди. Этот Мамабе, прежде никому на Тверди не известный (подумаешь, мелкая сошка в Администрации, третий заместитель какой-то сошки покрупнее!), выдвинулся при землянах в председатели Гражданского комитета общественного примирения и явно метил в премьер-губернаторы. Естественно, военное командование давало ему еще меньше реальной власти, чем эфирного времени, но дело свое ренегат знал туго и служил метрополии не за страх, а за совесть, если имел таковую. Он ни разу не повторил дословно свои прошлые выступления, а всякий раз находил новые слова, если уж не мог найти нового содержания. Сложившим оружие и притом не запятнанным кровавыми делами сепаратистам обещалась амнистия, остальных недоумков (его слова) ждало скорое уничтожение или примерное наказание в случае поимки. После чего плавным потоком лились словеса о земных корнях нашего народа, единстве человечества, о грядущем взаимовыгодном сотрудничестве и прочие сопли. Тон выступлений, правда, варьировался. Иногда Мамабе уговаривал, иногда грозил, иногда выражал трогательную жалость к «заблудшим душам», а бывало, и насмехался. То ли этот пакостник не был обделен способностями народного (точнее, инородного) трибуна, то ли тексты ему писал кто-то поумнее. Повесить Мамабе, посадить его на кол, утопить в выгребной яме или хоть просто разорвать нам хотелось куда сильнее, чем некогда хотелось посчитаться с прежним премьер-губернатором, ныне покойным. Прежний всего лишь не давал нам свободы – нынешний пытался отнять ее, кровью завоеванную. Уж, поверьте, разница колоссальна. Нельзя ведь по-настоящему ценить то, чего не имеешь.
Заметно было, что Мамабе всякий раз говорит в прямом эфире, видимо специально приезжая ради этого в радиоцентр. Впрочем, чему удивляться? Времени у него, надо полагать, было предостаточно. Болтать по радио да подписывать, не читая, подготовленные оккупационными властями документы – невелик труд. Ходили слухи, что б'oльшую часть времени председатель Гражданского комитета проводит в пьянстве, обжорстве и распутстве. Никто, правда, своими глазами этого не видел, но тем нагляднее живучесть этих слухов показывает отношение народа к Мамабе. Ведь мелкая сошка, червячок, а какая известность! Какие вызывает эмоции!
По мне, он был непроходимо глуп, хотя, наверное, полагал себя отменно хитрым. Неважное сочетание для политика. Хочу надеяться, что земляне искренне презирали его.
В этот день, одиннадцатого марта 293 года твердианской эры, Мамабе впервые за несколько месяцев не вышел в эфир.
День еще даже не начался, только восток начал слегка розоветь, когда наступил час «икс». Притормозив перед Степнянском и отцепив состав, мы заставили паровозную бригаду двигаться точно с нужной нам скоростью и прибыли на исходную как раз вовремя, минута в минуту. Ребята из отделения, подсевшего к нам позднее, соскочили чуть раньше нас и веером брызнули куда-то. У них были свои задачи и своя исходная позиция. Никакого условного сигнала к началу атаки – только время. Соскакивая с подножки, наш капрал умудрился разбить часы и проклял невезение, добавив к нецензурным выражениям на интерсанскрите несколько звучных слов на языке своих предков – русском, кажется.
– Спокойно, капрал… Поспеваем вовремя. Командуй.
Где-то далеко, на другом конце города, простучала автоматная очередь. За ней еще одна и еще… И впрямь вовремя.
– Отделение… пошли!
Ветер упруго ударил в лицо, завыл в ушах. Окраина второго по величине города Тверди – это маленькие домики в окружении садов, палисадников и даже огородов. Солдат противника здесь быть не могло, их не расквартировывали по частным домам, а невооруженные коллаборационисты нас сейчас не интересовали. Полиция – иное дело. Многие полицейские, переметнувшиеся на нашу сторону в дни восстания, с приходом землян так же легко переметнулись обратно. Понятно, как их «любило» население. Полицейских отстреливали из-за угла, они отвечали в десятикратном размере. Подозрительные и просто не нравящиеся могли получить пулю средь бела дня от любого стража порядка, но чаще исчезали в полицейских участках, и больше их никто никогда не видел. В полиции служило несколько наших осведомителей – мы не готовили их и не внедряли, они сами предложили нам услуги, пытаясь сохранить себе жизнь на тот случай, если мы все-таки победим. Удивительно, как это некоторые стараются всюду подложить соломки! Спасать этих гнид никто, однако, не собирался – это усложнило бы операцию, да и не стоили того гниды. Любой человек в форме и с оружием был для нас только целью, подлежащей уничтожению. Просто и понятно каждому.