Шрифт:
ДЕДУШКИНЫ ИМЕНИНЫ
Вечером с Амурского залива подул холодный, порывистый ветер. Словно дворник-невидимка, он мел пыль и песок по улицам Голубиной пади.
Левка Остряков, подняв воротник бушлата, медленно расхаживал взад и вперед по дорожке у обрыва. Здесь кончалась Голубиная падь. Внизу, по склонам сопок, к тускло блестевшей бухте серыми ступенями кварталов спускался город.
В городе зажглись огни. В порту на мачтах военных кораблей часто-часто, словно вперегонки, замигали
Когда слышались шаги, Левка останавливался, стараясь получше рассмотреть прохожего. По крутой тропе поднимались из города рабочие с заводов, матросы и портовые грузчики. Преодолев подъем, они останавливались, чтобы отдышаться; некоторые закуривали, долго чиркая гаснущими на ветру спичками, и уходили, упрямо подавшись навстречу ветру.
Медленно тянулось время. Прошло уже полчаса с тех пор, как последний грузчик поднялся из города в Голубиную падь. А Левка, плотно запахнув бушлат, все так же продолжал ходить вдоль обрыва.
Когда Левка оставался один, он всегда о чем-нибудь мечтал: то он старался представить себя участником событий, прочитанных в книгах, то придумывал самые захватывающие приключения. Сейчас Левка вообразил, что несет вахту на мостике корабля, который борется с ураганом.
Корабль терпел серьезную аварию, и теперь вся его команда, кроме Левки, который, конечно, был капитаном, подводила пластырь, стараясь закрыть пробоину.
Чтобы подбодрить свою команду, Левка запел матросскую песенку:
Разве это буря, братцы? Это просто легкий бриз…Пластырь наложен. Корабль снова рассекает волны. Но Левка терпеть не может спокойного плавания. Он начинает придумывать новые несчастья: корабль теряет управление, на нем возникает пожар, наконец выходят из строя машины. Но стихии бессильны остановить стремительный бег корабля! Он теперь идет под парусами, сооруженными из брезентов, снятых с трюмов.
Но тут на тропе снова послышались чьи-то шаги, и Левка оставил свой «корабль».
«Совсем не знает дороги!» — определил Левка, наблюдая, как внизу вспыхивает желтоватое пламя спичек и освещает то кусочек тропинки, то пыльные кустики полыни.
Наконец над обрывом показался приземистый моряк.
— Ну гора!.. — сказал он низким басом и, помолчав немного, спросил: — Куда же теперь курс держать? Ни компаса, ни звезд нет, ни живой души.
— Есть живая душа, — сказал Левка и, подойдя почти вплотную к моряку, спросил: — Вас Андреем звать?
— А, компас появился! Угадал, брат, Андреем… А ты, наверное, Остряков?
— Да.
— Постой, звать-то как?
— Лев.
— Ну пошли, Лев, а то я, кажется, здорово опоздаю на именины к твоему дедушке. Все гости
— Дедушкины гости — народ точный… Следуйте за мной.
— Ого, ты, я вижу, парень строгий, весь в отца. Он мне про тебя рассказывал. В гимназии учишься?
— В гимназии.
— Трудно?
— Учиться-то не трудно…
— А что трудно?
— Да есть у нас такие…
— Буржуйские сынки? Скауты, наверное?
— Да нет, скауты — это что… С ними разговор у нас короткий. Мы скаутов не боимся.
— Кто же тогда?
— Да Жирбеш. Учитель один, по географии…
Налетел такой яростный ветер, он так завыл и засвистел вокруг, с такой злобой бросил в лицо песок, что Левка повернулся спиной к ветру и замер, втянув голову в плечи.
— География, брат, штука трудная. Сам знаю, — заметил моряк, когда шквал промчался. — Там этих одних рек и хребтов столько, что черт ногу сломит.
— Да нет, я все это знаю. Ночью разбудите, расскажу. География — мой самый любимый урок.
— Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное несешь. Учитель — это святой человек. Не каждый им быть может.
— О! Вы его не знаете. Он говорит, что на пятерку географию знает только господь бог. «Я, — говорит, — знаю на „четыре“. А вы, гимназисты, в самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку». Но это он говорит только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит. А мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место мужикам в гимназии. «И пока я в гимназии, — Левка повысил голос, подражая учителю, — хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех».
— Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет время, когда мы и в гимназии порядок наведем. — Моряк положил руку на плечо мальчика. — Я, брат, тоже учусь.
Левка недоверчиво поднял голову:
— В школе?
— Нет, на эсминце. У нас кружок по расширению кругозора, самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат, нельзя не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!
— Это конечно, — сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает больше всех учителей гимназии и если учится, то каким-то недосягаемым, высоким наукам.
Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.
— Здесь мы живем, проходите.
В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась за спинки стульев.
Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к фикусу у окна.
— Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников, — сказал моряк, здороваясь со всеми за руку.
Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом сдержанных голосов.