Рецепт моего (не)счастья
Шрифт:
— Эх… я так и знала, — вздохнула тяжело Людка, — ну, если что, тебе всегда есть куда вернуться, общагу ты оплатила, а я никого сюда не пущу. Если что, моя жилетка всегда к твоим услугам.
— Я не вернусь, — улыбнулась я подруге. — И жилетка твоя, надеюсь, не понадобится. Но спасибо тебе за всё. И за бу-бу-бу — тоже. Я буду скучать.
Мы обнялись. Людка хлюпнула носом.
Я уходила в полной уверенности, что всё у меня будет хорошо, что мы с Бодей сможем и жить вместе, и любые трудности, если они появятся, преодолеть.
В двадцать лет легко быть идеалистом, потому что у жизни на нас —
— О! Дояркина! — обрадовался Педалик, как только меня узрел в университете. — Как долго мы не виделись, и нафига ж мы встретились! А ты молодец! Горячая штучка оказалась! Просто агонь, Дояркина! Звезда инстаграмма и ютуба! Кто б подумал, что в тебе такое полымя угнездилось? Огненный столб буквально! Это просто космос, детка!
Я смотрела на него брезгливо, как на таракана и не особо прислушивалась, что он несёт. Педальников, видать, понял, что я «не въехала в тему» и охотно пояснил:
— Ты ж, наверное, не в курсе. А только мы с Островским на тебя поспорили тогда. Я ему: не сможешь, а он: смогу. Прикинь, смог! А я ему проиграл!
И подсунул мне под нос телефон, охотно продемонстрировав фотографии, где мы с Бодей… не знаю, как я всё это вынесла.
— Порнозвёзды истерически рыдают! Ты у них хлеб отобрала! А ещё ролики есть — м-м-м-м…
Не знаю, как я выдержала, как не расцарапала Педальникову хамовато-наглую рожу. Как не вырвала из рук телефон и не растоптала. Неизвестно, откуда взялись у меня силы и остатки самообладания.
— Это фальсификация, Педиков, — сказала я ему, — а ты ответишь за распространение гнусных слухов, сплетен и порнографической продукции, которую — я уверена — специально смонтировал. Мы подадим на тебя в суд, и хана тебе, понял?
Я уходила гордо, но чудились мне шепотки за спиной. Наверное, они действительно были, но я предпочла думать, что мне кажется. Что никто не поверит этому уроду, который только и искал повод, как побольнее меня укусить. Об этом знали все.
Если я поверю Педальникову, мир мой рухнет. Если я позволю этой гадости отравить мою веру в Богдана, значит грош мне цена. Я расскажу ему, и мы найдём правильное решение. Я не могу допустить мысли, что это правда. Мой Богом данный не мог. Нельзя же подделать чувства, взгляды, прикосновения. Быть настолько гнилым и подлым, чтобы спорить на такое, а затем, посмеявшись, прилюдно вывалить самые сокровенные фотографии в сеть.
Мозг не справлялся. Внутри всё будто атрофировалось. Я двигалась автоматически, ни о чём толком не думала, пытаясь пережить этот позор.
Как хорошо, что мама моя далека от интернет-технологий и не увидит этого. А если ей кто-то покажет?
Нет-нет-нет! Не хочу, не буду думать об этом. Нет-нет-нет! Это всё враньё! Но где-то глубоко царапался зверь, что хотел вырваться наружу и отравить меня неверием.
Знаете, какой самый важный компонент в рецепте счастья? Доверие. Когда ты не просто веришь в человека, которого любишь, а можешь ему доверять, можешь на него положиться во всём и знать: он тебя не подведёт, обязательно услышит. И тогда ничего не страшно. Тогда можно пережить вместе любые потрясения и катаклизмы.
Не знаю,
— Что случилось? — спросил он с порога, как только увидел моё лицо.
— Вот, — положила я перед ним телефон, — Педальников сегодня на весь университет ославил.
Бодя посмотрел на меня недоумённо, а затем перевёл взгляд на то, что я ему показывала.
— Я ему шею сверну! — вспыхнул он. — Кто он, этот Педальников?
— Он тот, кто привёз тебя на вечеринку, где мы с тобой познакомились.
Да, я смотрела на Островского во все глаза. Сейчас очень важно, как он отреагирует и что предпримет.
— Ах, этот! — просквозила в его голосе гадливость. — Жди, ладно, никуда не выходи! — рванул он к выходу, а я осталась одна. Ждать.
Я даже спрашивать не буду о споре, о том, правда ли это. Конечно же, враньё. Это видно. А я хочу верить Боде и доверять. Хочу, чтобы между нами никогда ничья тень не стояла, чтобы сомнения не омрачали нашу жизнь.
Он вернулся домой поздно ночью, усталый и словно прибитый пылью.
— Ты почему не спишь, Илон? — спросил он, садясь на кровать. — Не переживай, это решаемо. Удалили мы большую часть. А что не успели, удалится в ближайшее время. А завтра я ребят пригоню, квартиру проверим. Я тебе не говорил. Это не моё жильё, съёмное. Наверное, у кого-то несмешные шуточки или склонность к шантажу. Правда, всё это в сеть вывалили, выкуп не требовали. Может, узнали, что с меня взять нечего. Я ведь… в общем, папин сынок, как говорят. Ничего своего нет почти. Ни кола ни двора, как говорят. Зато амбиций полные карманы. Однажды я расплююсь с отцом и уйду, чтобы открыть собственное дело.
— Уходи сейчас, — погладила я его по плечу. Я ведь видела: ему нелегко давалась работа в офисе, он часто хмурый и раздражённый домой приходил.
— Для полного счастья не хватает малости: денег, — невесело усмехнулся Островский. — Давай спать. Утро вечером мудренее.
Я послушно закрыла глаза и начала проваливаться в сон: тяжёлый день, нервы, волнения, душевные терзания — навалилось всё вместе с усталостью, придавило к подушке.
— Выйдешь за меня такого замуж? — услышала сквозь сон.
«Да!» — хотела сказать, но не смогла. Пыталась глаза открыть, но не получилось. Сон оказался меня сильнее.
«Завтра. Я ему скажу об этом завтра».
Но никакого «завтра» у нас с Богданом не было.
Звонок с незнакомого номера раздался, как только у меня закончились пары.
— Артём Островский, — сухо представился голос из телефона. — Я бы хотел с вами поговорить. Приезжайте. Машина ждёт вас у входа.
Тот самый отец, о котором Богдан рассказывал мало и нехотя.
И я поехала, гадая, что ему от меня понадобилось. На душе нехорошо скреблись кошки. Я почему-то беспрестанно думала о вываленных в сеть роликах и фотографиях.
Островский-старший размениваться на долгие разговоры не стал.
— Сколько вы хотите за то, чтобы исчезнуть из жизни моего сына? — спросил он в лоб.
— Вы считаете, что всё покупается и продаётся? — посмотрела я на него с интересом. Наверное, именно это в нём главное: власть, сила и непробиваемая уверенность в собственной правоте. Он именно так и считал.