Рецепт моего (не)счастья

Ночь Ева

— Весь вопрос в цене. А всё остальное — мелочи.

И тогда в голову закралась шальная мысль. Не знаю, зачем я об этом подумала.

— Много. Я хочу очень много денег, — заявила я ему и написала сумму на листке, что лежал на столе, словно ждал меня.

Я действовала не наугад. Мой мозг мгновенно прикинул, сколько приблизительно понадобится, чтобы начать бизнес с нуля. Если в чём я была сильна, так это в умении анализировать и просчитывать все возможные варианты. Я не зря считалась лучшей студенткой на курсе.

Островский-старший

завис. Качнулся, раздумывая.

— Или столько, или до свидания, — поднялась я со стула. Внутри зрел смех. Он ни за что не согласится.

С этой весёлой мыслью я вышла из его кабинета, но уйти далеко не успела: меня вернули назад.

Островский-старший торговался. Я немного ему уступила, потому что намеренно завысила цифру. В любом случае, этой суммы должно было хватить для начала. А остальное… Бодя сможет сам. У него гениальная голова и очень смелые идеи.

Естественно, никуда уходить я не собиралась. Думаю, папа простит меня, когда узнает, что я не взяла этих денег для себя. Возможно, это послужит ему уроком.

Документы мы оформляли быстро. Для таких, как Островский, особых препятствий нет. Но я ему не доверяла и, пока он не очухался, сняла все деньги со свежего счёта. Ехала домой в такси, прижимая сумку с деньгами к груди. Предвкушала, как расскажу Богдану о встрече, как вместе мы посмеёмся над вывертом его отца.

Богдан снова вернулся поздно. Усталый и потухший. Шаги его звучали глухо и как-то тяжело.

Я выскочила в коридор и наткнулась на пристальную синь его глаз.

— Зачем ты это сделала, Илон? — спросил он глухо и поморщился, словно ему было больно говорить.

— Я хотела… — начала пояснять, понимая, что, наверное, накосячила.

— Всё дело в деньгах, да? — продолжил он горько. — Ты думала, у меня они есть, а тут выяснилось, что нет, да? И тогда ты пошла к моему отцу.

Я пошла?! Да это он сам!…

Но сказать я ничего не успела: Богдан сунул мне в руки пачку фотографий, где я подписывала документы на весьма крупную сумму.

Я попала в ловушку, сама того не понимая, хотя должна была подумать, что такие акулы, как Островский, не играют с такими мелкими рыбёшками, как я. Они их попросту сжирают походя, даже не замечая.

— И эти фото в сети… Зачем? Ну сколько ты за них выручила?

Я посмотрела на Богдана испуганно. От неожиданности даже фотки выронила. Они красивым веером легли нам под ноги.

Я выручила?.. Судя по всему, кто-то доверять не научился. Поверил во весь бред, что ему в уши влили.

Стало обидно и горько. А ещё взыграло во мне ретивое, гордое, неприступное, то, что всегда работало на «ура!». Если не хочешь, чтобы все видели, как тебе больно, защищайся и никому не позволяй себя топтать ногами.

— Знаешь что, Островский, — сказала я, гордо вздёрнув подбородок, — если ты хотел найти повод, чтобы расстаться, не обязательно было трясти здесь фотографиями и обвинять меня в том, чего я не делала. Достаточно было сказать, что ты наигрался, остыл, устал, я тебе надоела.

— Да

не играл я ни во что! — ударил он кулаком в стену. Так, что кровь на костяшках выступила. Лицо его исказила мука, но я сейчас была не в том состоянии, чтобы его жалеть. — Скажи мне правду. Скажи, и я поверю. Скажи, что ты не брала эти чёртовы деньги, что это фотомонтаж.

Он смотрел на меня с надеждой.

— Просто скажи — и я поверю, Илон.

А я не могла солгать.

— Я взяла эти деньги, — произнесла я, глядя ему в глаза. Сказала и ждала, что он спросит. Попробует во всём разобраться. Но у Островского — глаза побитой собаки. Он уже во всём меня обвинил, не допытываясь подробностей.

— Уходи, Илон, — тускло сказал он. — И пусть эти деньги принесут тебе счастье. Пусть греют тебя в постели. Пусть радуют, Илон.

— Хорошо, — сказала я спокойно, — я уйду. Но если у тебя всё же включатся мозги, ты знаешь, где меня найти.

И я ушла. Ушла, унося пакет с чёртовыми деньгами. Было только одно место, куда я могла их отвезти. Туда я и направилась — к бабушке Островского.

Там, размазывая слёзы по лицу, я рассказала всё, что копилось на душе. Ей я отдала пакет.

— Я для него… я ему… он хотел… а я подумала… — рыдала я навзрыд.

Алина Михайловна подливала мне чай и качала головой.

— Наворотили вы дел — лопатой не разгрести, — вздохнула она, когда я немного успокоилась. — Вот что, езжай в общежитие, девочка. А там… может, наладится всё. Богдан, конечно, не подарок. И характер у него крутой. Было ж в кого пойти, — снова вздохнула она. — Не может он половинками, сложно с ним компромисс найти, понимаешь? Если что в голову втемяшится, будет до последнего стоять. Но, может, как-то рассосётся. Главное — переждать. Авось устаканится, как знать…

Она успокаивала и словно уговаривала, мягко выпроваживая меня за дверь. Я почему-то верила ей. Больше мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

В общежитие я вернулась за полночь. Людка посмотрела на меня с жалостью. Ещё бы: лицо, опухшее от слёз, само за себя говорило. К тому же, она, наверное, и эти мерзкие фотки в интернете видела. Да и Педальников там разорялся, не стесняясь. Все слышали, как он на меня с Островским спорил…

Я легла в постель и отвернулась к стене. Смотрела пустым взглядом в никуда. Ждать. Только это позволяло мне держаться на плаву.

Ждала я долго. Может, неделю, может, две — сложно сказать. Дни менялись, а я словно в тумане плыла. Хлопотала вокруг меня Людка, отпаивала успокоительными, ругалась, бесилась, даже по щекам била. Мне было всё равно.

В университет я не ходила.

— Вот что, — сказала мне подруга однажды. — Уехал он. За границу. Уехал с концами, видимо. Нет его здесь, понимаешь? А тебе надо жить дальше, учиться. Нельзя же из-за мужика похерить всё, что у тебя есть. Так что встала, умылась, спину выпрямила и пошла гордо. А кто рот откроет — мы быстро всем рот закроем. Поняла меня?