Red is my favourite colour
Шрифт:
Через время раздался скромный стук в дверь, и уже сухой и оттого весёлый профессор протянул мне конфету, как он сказал, «к чаю», а затем тактично удалился, напомнив, что завтра утром мы отправляемся загород. Стянутое тучами небо сыграло роль плотного занавеса, и комната погрузилась в волнующий полумрак.
Я безразлично положила конфету около совсем остывшей кружки и только потом взглянула на неё внимательнее: нуга с орехами. В сердце ёкнуло, и я вспомнила об Анне. Как мне всех их не хватает: шумной и дерзкой Натти, милой и скромной Поппи, влюблённой и любопытной Анны… Может, всё же написать им всем письмо? Они же, наверное, ждут, скучают,
Охваченная сиюминутным желанием, я достала пергамент и перо с чернилами, но, расположившись на полу, отодвинула их прочь. Что мне написать? Внезапно стало ужасно больно от пропасти, что разделяла нас. Я не знаю, чем живут мои подруги, что у них происходит в душе, а они не знают того же обо мне. Почему так? Почему я пропустила целый год, борясь с ветряными мельницами, тратя себя на какие-то маловажные вещи, а не на налаживание отношений с друзьями? В итоге получается, что я только всё испортила: Натти с Поппи отдалились, Анна злится из-за Себастьяна, а сам он разочаровался, видно, во мне. И всё Гаррет! Я со злостью ударила рукой о каркас кровати. Какого чёрта он полез ко мне на глазах у всех? Тогда, у Шарпа, я прочитала на его лице какое-то намерение, но он не решился, а потом что? При всех решился, значит?
Я в отчаянии уронила на грудь голову, сминая в пальцах пустой пергамент. Что бы я ни написала, всё будет бесполезно. Прошлого не исправить, тем более буквами. Нам всем предстоит поговорить после моего возвращения, хотя бы о том, что случилось после поэтического вечера. Не могу поверить, что всё так закончилось — шли мы туда такие воодушевлённые, такие счастливые и беззаботные, а теперь этот день навсегда застрянет в моей памяти, как один из худших.
И что же, я просижу так всю ночь на полу, потому что боюсь приблизиться к куску ткани? Ну уж нет! Я рывком поднялась на ноги и, пока не передумала, схватила его кончиками пальцев. Тяжёлая материя покачнулась от такого порыва и чем-то твёрдым ударила по колену.
— Что за чёрт? — насупилась я, отодвигая пиджак подальше.
Страшась неизвестности, я осторожными движениями ощупала внутренний карман, в котором определённо точно лежало что-то твёрдое. Потянувшись туда, отдёрнула руку, испугавшись своих мыслей и намерений. Вдруг это его личный дневник? Такое недопустимо читать и даже брать в руки! Вспомнить только тот случай в поезде, когда Имельда и Саманта пытались добраться до моего. Я украдкой посмотрела на тетрадь, мирно посапывающую в недрах вещей, горой лежащих в чемодане. Всё же великий соблазн — залезть и посмотреть, о чём думает интересующий тебя человек. Кажется, я начинаю понимать любопытство девочек…
Нет, нельзя, это неправильно, нечестно и вообще… А вдруг он писал что-то про меня? Мерлин, как же интересно… Я с силой укусила нижнюю губу, пытаясь справиться со своим любопытством. Если так подумать, было бы там что-то сильно важное или личное — стал бы он оставлять пиджак у меня? Тем более не заходил за ним все три дня, значит, там ничего такого — записная книжка или вообще тетрадь с домашкой? Я опустилась обратно на пол, скрестив ноги. Пиджак мягким тяжёлым облаком лёг на колени. В задумчивости я обгрызла все ногти, пока решалась: посмотреть или не посмотреть. Загляну одним глазком и сразу же уберу куда подальше. В исступлении роясь в складках пиджака, я уже начинала нервничать: зачем мужчинам делают так много карманов?!
Нащупала. Мои трясущиеся
Просматривая записи, в которых были цифры, маршруты и мини-карты, я уже достаточно успокоилась, что здесь нет ничего личного, как мой взгляд наткнулся на очень знакомые слова, эхом отдающие в ушах. «Каштанов горсть, щепотка солнца…». Я почувствовала, как кровь стремительно отлила от лица, а пальцы лихорадочно забегали по тексту. Я несколько раз перечитала написанное, прежде чем осознала, что действительно это вижу, а не придумываю.
Быстро захлопнув блокнот, я судорожно запихала его обратно в карман — кажется, порвала пару ниток, неважно. Пиджак отправился в чемодан как серьёзная улика, как свидетель моего стыда и позора. Я зашагала по комнате, заламывая руки. Что это всё значит? В голове была куча разных теорий: Себастьян записывал за Гарретом? Это не блокнот Себастьяна? Это какие-то чары? На самом деле я ударилась головой на той тренировке и до сих пор лежу в теплице профессора Чесноук, и это всё — мой предсмертный бред?
Я была готова поверить в какую угодно чушь, лишь бы не в то, что это действительно блокнот Себастьяна, и то стихотворение, прозвучавшее на поэтическом вечере, на самом деле не авторства Уизли, а…
Мерлин! Какой ужас! Я схватилась за голову, сползая по книжному шкафу. Он закачался, и на макушку плюхнулась тяжёлая книга — «Гордость и предубеждение». Пф, вот так ирония. Я помассировала ушибленное место, дивясь нелепости ситуации. Потом некая абсурдная мысль закралась мне в голову, и я в ужасе закрыла рот рукой.
Нет, не может быть. Это какое-то недоразумение. Я ничего не понимаю, абсолютно! Почему, если это стихотворение Себастьяна, его читал не он, а Уизли? Что это за стихотворение? Кому оно посвящено?
Я встала, намереваясь перечитать текст, хоть и, казалось, помню его наизусть. В последний момент отстранилась, закидывая пиджак своими вещами. Чёрт, ну я и вляпалась! А что, если это стихотворение посвящено Саманте? Тогда почему?… Так много «почему»! Я ещё никогда не ненавидела простое слово так сильно, как сейчас.
Череда вопросов множилась в голове с каждой секундой, пока я пыталась найти ответы хотя бы на одни из них. Поток сознания завёл меня далеко-далеко в дебри, откуда было не так просто выбраться. Я всё крутила кусочки пазла и так, и эдак, старалась посмотреть на ситуацию под другим углом — вопросов меньше не становилось.
Я не заметила, как за окном стало совсем темно, и комната отчаянно нуждалась хотя бы в одной свече, пока я не набила себе ещё больше синяков, нарезая круги и ударяясь об угол кровати. Как там говорит Корбатов? «Утро вечера мудренее»? Вот и славно, потому что голова уже раскалывалась от усердной умственной работы.