Регрессия
Шрифт:
Высыпав получившийся порошок в рожок, я как следует утрамбовала его, как требовала того технология, нажала кнопку на кофемашине, упала в мягкое кресло в углу и закрыла глаза, наслаждаясь мерным жужжанием старушки, с усилием выдавливающей мне эспрессо.
Из-за двери высунулось круглое лицо с самым виноватым выражением, какое только может изобразить человек, не ощущающий вины, чтобы добиться своего:
– Любимая, сделаешь мне тоже кофе?
– Любимая? – у меня вырвался нервный смешок. – Ты меня вроде придушить собирался.
– Ну прости! – на пол возле меня на колени плюхнулось тело. – Я просто не выспался. Прости, прости, прости! Я так больше никогда не буду! Хочешь, сходим в ресторан? – Антон протянул ко мне руки в попытках обнять.
Я метнулась в сторону, забившись как можно глубже в кресло, лишь бы избежать отвратительного телесного контакта. Он сделал вид, что не заметил. Ха, если бы перед этим не орал, то сейчас бы уже зашелся в истерике.
– Ну и куда? – ради приличия и с целью подколоть поинтересовалась я. – В какую-нибудь пивнуху? Нет уж, иди сам!
– Что ты, любимая! Выбирай сама! Пойдем, куда захочешь!
– Допустим, – я перебирала в уме варианты, которые точно не придутся ему по вкусу, – в итальянскую кафешку на углу у метро, я уже давно хочу в нее сходить.
– Сколько раз повторять: не говори «давно хочу»! Как будто я тебя никуда не вожу! – лицо Антона снова вспыхнуло яростью.
– Все ясно, иди сам, куда хочешь.
– Нет-не-нет, извини! Я погорячился! Говорю же – не выспался… – Он наконец-то отодвинулся, и я начала нормально дышать, осознавая, что снова инстинктивно задержала дыхание при приближении врага. Он тяжело плюхнулся на свой жесткий табурет, которому никогда не изменял по утрам и заискивающе взглянул на меня. – Ты сделаешь завтрак?
Мне ужасно хотелось послать своего законного супруга ко всем чертям, а потом запустить тарелку ему в голову, но я только улыбнулась и принялась варить кашу. Выверенный рецепт: пять ложек крупы на два стакана молока и две столовых ложки сахара – по-другому он не ест. А я люблю послаще. Замерев с ложкой в руке, я украдкой взглянула на Антона, с головой зарывшегося в макбук и не воспринимавшего окружающую реальность, и всыпала четыре полных ложки сахара, тихонько улыбаясь себе под нос. Жалкое, должно быть, зрелище; но ведь должна я хоть как-то держаться на плаву в этом болоте.
Разваренная овсянка с кусочками яблока выглядела настолько эстетично, насколько вообще может выглядеть каша. Эспрессо в прозрачных чашках притягательно дымился, и со стороны можно было подумать, что на кухне царят любовь и идиллия. Что-что, а создавать иллюзию идеального мира Антон умел как никто другой.
Я исподтишка следила за его реакцией, когда он наконец-то оторвется от компьютера. Если верить часам, оставалась еще пара минут до момента, когда муж захлопнет крышку и примется завтракать. Промедления быть не могло – жизнь, выстроенная по минутам и скрупулезно записанная в ежедневник ухоженными, почти женскими пальцами, ежедневно сводилась к набору стандартных ритуалов.
И вот он – момент истины: Антон поднес ложку ко рту и принялся тщательно пережевывать кашу, будто бы разваренная овсянка в этом нуждалась. Доля секунды, и его лицо изменилось от блаженно довольного до припадочного: глаза налились кровью, рот перекосило, а между густых бровей пролегла глубокая складка. Он выплюнул кашу обратно в тарелку. Руки собрались в кулаки, и я невольно вздрогнула. Уж не перегнула ли я?
– Что это? – голос Антона больше походил на срывающийся женский визг.
– Ты о чем? – я напустила на себя небрежность, хотя сердце так и норовило выпрыгнуть из груди и скрыться как можно дальше от этого человека.
– Что с кашей? – он вкрадчиво, но с истерическими нотками повторил вопрос.
Я зачерпнула ложку овсянки и, показательно наслаждаясь, проглотила:
– По-моему, даже вкуснее, чем обычно.
– Сколько ложек сахара?
– Не знаю, не считала.
– Сколько ложек сахара, я спрашиваю? – он привстал и теперь снова нависал надо мной всей стокилограммовой массой.
– Четыре, – произнесла я шепотом, словно извиняясь, не переставая корить себя за эту реакцию. Как бы я ни хотела в такие моменты дать сдачи, закричать, кинуть чем-нибудь и сбежать, прихватив только паспорт, все мое нутро сжималось, ожидая принять удар.
– Зачем ты положила четыре? – Антон отошел, разглядывая меня со стороны и продолжая размеренно чеканить слова. Он должен был взорваться криком с минуты на минуту, и я терпеливо ждала сцену.
– Захотела послаще.
– Вот и жри свое послаще сама! – В последний момент я увернулась от летящей в меня тарелки с еще не успевшей остыть кашей, и она липким пятном размазалась по бесцветному кухонному гарнитуру.
Антон кинул на меня злобный взгляд и, буркнув себе под нос что-то вроде: «Совсем охерела, поем в кафе», удалился в спальню. Я так и замерла в кресле, с одной стороны довольная произведенным эффектом, а с другой, все внутри переворачивалось и молило меня прекратить самоистязание, именуемое в моем случае браком, и бежать как можно быстрее.
Глава 2.
Оставшись дома одна, я наслаждалась минутами тишины и спокойствия, развалившись в кресле с книгой, пригреваемая все еще теплыми осенними лучами. Сегодня лекции начинались со второй пары, и можно было не выходить из дома вместе с мужем, чтобы потом в трамвае слушать его бухтение, что я снова надела что-то не то, не в тон к его рубашке. Эти утренние скандалы давно стали обыденностью и почти уже меня не трогали, кроме тех пугающих моментов, когда он готов был броситься и разорвать меня в клочья; а пополнить статистику найденных в лесу трупов я в двадцать три года совершенно не планировала.
Провожать мужа я не вышла и только слушала, как поворачивается ключ в замочной скважине – открыл, закрыл, открыл, закрыл – и так три раза, пока необъяснимая тревожность в голове Антона не была удовлетворена ритуалом.
Сентябрь только-только начался, а меня уже тяготила учеба. Последний год перед дипломом сулил сложный выбор руководителя, темы работы, но главное – жизненного пути. Во всяком случае, мне так казалось: сейчас я тренируюсь жить, можно и потерпеть, и подождать, а вот как защищусь, как заживу по собственным правилам! Так я и оправдывала весь последний год свою загубленную личную жизнь, свободу и психику.