Река моя Ангара
Шрифт:
Но вот просыпалась тетя Катя — она всегда просыпалась первая в палатке. Она быстро одевалась, поеживаясь и часто дыша от холода, потом натягивала на себя телогрейку и под монотонный ритмичный перехрап мужа передвигала у печи дрова, чиркала спичкой. Я слышал пение огня, потрескивание дров и, скорчившись под одеялом, терпеливо ждал, когда волна тепла пройдет сквозь щели перегородки, достигнет нашего закутка, растопит на досках иней, и тогда наконец можно будет высунуться из-под одеяла. Печка из толстого железа накалялась быстро и решительно гнала тепло по всем углам палатки. А к тому времени, когда просыпались
С тех пор, как холода выпили лужи, выжгли слякоть и земля отвердела, Борис заметно повеселел: дорога в тайгу, где они прокладывали трассу к Ангаре, стала легче, и он быстро добирался с дядей Колей до бригады.
Народ в палатке был деятельный, шумный, и скучать мне не приходилось. По вечерам знакомо стучали костяшками домино, спорили до хрипоты, хохотали, в получку в складчину покупали вино с закуской, и от горластых песен палатка готова была подняться к облакам. Борис с Марфой тоже вносили свой пай, но пил брат неохотно, и дядя Федя с Сергеем подтрунивали над ним:
— Спиться боишься? При такой жинке эта опасность тебе не угрожает… Давай!
Марфа, пряча улыбку, нарезала колбасу и грудинку. Они выпивали, произнося множество тостов: и за будущий ордер на вселение в дома, и за здоровье каждого, и просто за доброе настроение… Мы с Коськой не принимали участия в этих вечерах. Мы сидели в нашей пустой каморке, слушали звон граненых стаканов, громкие голоса, переливы Серегиной гармошки и читали последний номер «Пионера».
С каждым днем холод крепчал. А однажды, проснувшись, я выглянул из палатки и зажмурил глаза: все занес снег. Яркий, слепучий, чистый. Он лежал на земле, на плоских, чуть провисших крышах палаток, на стоявших в отдалении помойках и уборных. Свежий, нестерпимо белый, пушистый. На его фоне отчетливей темнела тайга на взгорке, и Ангара, вчера еще зеленовато-коричневая, казалась густо-черной, и шум порогов в морозно-прозрачном воздухе оглушал, точно пороги передвинулись поближе к поселку.
Я выскочил из палатки, оставляя на снегу следы валенок, нагнулся, слепил из миллиона пушистых звездочек снежок и запустил в девчонку, тоже выскочившую из палатки. Девочка взвизгнула, вытряхнула из-за ворота снег и юркнула в палатку.
Ангара стала поздно, в конце декабря. Никакие морозы не могли схватить под уздцы ее, ошалело мчавшуюся из Байкала к Лене. Берега ее давно утонули в сугробах. Ледяные забереги, нарастая, все дальше тянулись к середине, но так и не могли перекинуть на ту сторону мост. По реке шла шуга, льдины взбирались друг на друга, въезжали со скрежетом и стоном на спины соседей, скоплялись в узких местах и замедляли ход. Потом какая-нибудь громаднейшая льдина тараном рушила ледяные скопления и весело проталкивала белое стадо…
И все же Ангара стала. Но, и остановившись, она сохранила на себе следы недавней битвы. Реки средней полосы России, откуда я приехал, замерзали мирно и гладенько: хоть каток устраивай! Не то было здесь. Река замерзла в схватке, в ожесточенной борьбе. И если мороз и одолел ее, так эта легкая на других реках победа здесь далась ему с трудом: через всю реку противотанковыми надолбами торчали ледяные торосы. И когда с левого берега на правый прокладывали дорогу, два бульдозера
Зима победила Ангару, и только на самое жерло нижнего порога не могла она распространить свои законы. Этот кусочек реки был непобедим. Окутанная клубами пара, вода клокотала и пенилась, словно кричала: «Я жива еще, жива! Меня не победить!»
Прошел февраль. Были снегопады и маленькие вьюги. Но однажды, в начале марта, случилось такое, что я запомню, наверное, на всю жизнь.
Началось все с того, что днем, когда я шел из школы домой, повалил снег. Валил он густо и бесшумно, и я, пока добрался до палатки, был весь белый, как мельник. Борис, Марфа, дядя Федя и Серега, вернувшись с работы к вечеру, тоже долго отряхивались от снега.
— Черт побери! — пробасил бурильщик. — Откуда его столько там? — Он показал пальцем в небо.
— Весь зимний запас, — ответил Серега, — бог — прижимистый старикашка, чтоб товар не залежался на складе, пускает по дешевке…
Снег продолжал валить. Если днем он падал отвесно, то теперь поднялся ветерок, и хлопья летели косо. К ночи ветер окреп, и снег несся горизонтально. Ветер не поднимал истерики, не ныл в печурке, не свистел. С тихой, спокойной мощью дул он на поселок гидростроителей, забивая каждую отдушину, трещинку и пору снегом, выдувая тепло из палатки.
— Решето, — сказал дядя Федя. И все четыре отсека услышали его бас и ощутили, как быстро уходит из палатки тепло, заработанное таким несметным количеством дров.
На окнах шевелились ситцевые занавесочки, брезент скрипел и вздрагивал, было отчетливо слышно, как со всех сторон с шуршанием приваливается к стенке снег, точно медведь, мохнатый и неуклюжий, укладывается к палатке спать.
— Подбрось-ка, — скомандовал дядя Федя.
В печке застучали, сталкиваясь, полешки, захрустел древесиной огонь. Но знакомая волна тепла не спешила на этот раз захлестнуть палатку, проникнуть во все ее углы. Печка уже накалилась докрасна, обжигала глаза. Только тепла от нее заметно не было. Она с трудом удерживала в палатке прежнюю температуру.
— Подбрось-ка еще, — прозвучало опять.
Снова взревел в печи огонь. Он поднял серебряный столбик ртути только на одно деление — на миллиметр, а потом столбик провалился сразу на три деления.
За стенками шел ровный шуршащий шум. Плотный, уверенный.
— Отставить, — сказал Серега, подходя к печи, — так все спалим. На работу пойдем без чая. Спать…
— Постановили — решили, — баснул дядя Федя. В палатке защелкали включатели, и стало слышно, как скрипят и охают непрочные казенные койки.
Я засыпал под сопение и возню над головой, под терпеливую и обстоятельную работу метели. Проснулся я от резкого вскрика. И сразу вскочил.
Кто-то дергал дверь и кричал:
— Беда! Беда!
Заскрипели койки, зашлепали по полу ноги, вспыхнули лампочки, раздались сонные голоса, ворчание.
— Чего там еще?
— У кого глотка луженая?!
— Спать не дают, окаянные! — выругалась Вера.
Но прежде чем, полусонный, я вник в смысл ее слов, я обратил внимание на то, что в палатке против обыкновения не холодно. Я быстро оделся и подошел к двери, где столпилось все население.