Река на север
Шрифт:
— Я не знал, что ты пишешь стихи, — удивился Иванов.
— Я тоже не знал, — ответил Губарь, — до последнего времени... — все еще думая о чем-то своем, а потом добавил: — Жить стало так скучно, что самое интересное, что может с тобой произойти, это только смерть.
— Ну да? — удивился Иванов. — Сейчас тебя развеселю. — И бросил папку на стародавний диван, на котором от удара дружно подпрыгнули хлебные крошки.
— Что это? — меланхолично спросил Губарь, обронив короткий взгляд. — Ты меня отвлекаешь. — Рука
— То, что тебе сейчас необходимо.
— Ты уверен? — Губарь снова поморщился, все еще пребывая в чувствах.
— Вот твоя ближайшая цель, — указал Иванов.
— Ну да? — снова удивился Губарь и, не вытирая рук, потянулся к папке. — Женщины живут с мужчинами не по любви, а по недоразумению, — вдруг на полпути философски изрек он, бездумно уставившись на иероглифический трезубец. Его мысли были явно заняты другим. — Не вижу нужды возвращаться к прошлому. Ты ведь за этим приехал? — Он чуть не упал, опершись на стол.
— Слушай, что-то происходит?.. — высказал предположение Иванов.
— Однажды ты понимаешь, что есть разница между тем, что ты знаешь, и тем, что тебе говорят, — изрек Губарь.
Он произнес это так, словно сделал открытие и на этом держалось все мироздание.
— Ты это всерьез? — не поверил Иванов.
Впервые за много лет он что-то новенькое открыл в своем друге — способность к обобщению.
— Я и раньше догадывался, — признался Губарь, выказывая ту тоску, за которой следовала злость, которая только и заставляла его что-то делать в этой жизни. — Прошлое можно понять только назад, а прожить жизнь надо вперед. Вот в чем разница.
— О чем ты? — снова спросил Иванов удивленно.
Губарь уставился на него невидящим взором.
— О моей женушке. Мы расстались. Точнее, она меня бросила из-за этой обезьяны.
— Не утрируй... — Смутная догадка колыхнулась у Иванова в голове.
— Да, да... — подтвердил Губарь, — маленькие радости... меня снова сменили на дамочку... у них даже одно дилдо на двоих...
— Ух ты! — произнес Иванов как можно честнее.
— У некоторых людей чувство собственного достоинства, как аппендицит, — произнес Губарь, — который надо вовремя удалить, а то он переходит в гордость.
— Ух ты... — еще раз произнес Иванов, но теперь с нотками недоверчивого удивления.
— Да! — подтвердил Губарь, сжимая тонкие губы. — Пока ты служил в своей чертовой армии, здесь произошло много событий, и та Вета, которую ты знал, уже не прежняя Вета. — Он упал на диван. — Прости, я не хотел тебя огорчать. Все эти годы я безуспешно боролся с ней...
— Вот откуда эта холодность, — догадался Иванов.
Он все еще не верил, словно ему нужны были куда более весомые аргументы.
— Да, представь, и оттуда тоже. — Губарь налил себе водки. — Будешь? — И, не дожидаясь ответа, давясь, выпил, потом решил отрезать кусок колбасы. — Ну и ножи! — Бросил один и взял другой. — От тоски не зарежешься. — Вытер руки о майку. — Ты меня поймешь...
— Тогда я пойду? — предложил Иванов.
— Ага, — промычал Губарь. — Ты думаешь, что сумеешь меня провести. Давай бумаги.
— Они у тебя в руках.
— О... черт, — произнес он и снова открыл папку. — Где мои очки?
Дойдя до списка членов правительства, он поднял на Иванова глаза.
— Я чувствовал это... Я чувствовал это...
Иванов пожал плечами. Что он мог поделать? Он даже не мог найти Королеву, чтобы выслушать и ее.
— Выпьешь? — спросил Губарь, словно взял тайм-аут в долгих разговорах. — От водки еще никто не умирал.
— Нет, — ответил Иванов, — но перекусить перекушу.
— Это не еда, а закуска, — сварливо напомнил Губарь, отрываясь от бумаг и придвигая тарелку с колбасой к себе.
Он его хандры не осталось и следа.
Потом он произнес ворчливо, оторвавшись от бумаг:
— От тебя, как от работы, одни неприятности...
Бросил на него проникновенный взгляд своих серых глаз, в которых, казалось, теперь не было сомнения.
Потом, заметно покраснев, важно добавил:
— Сейчас я позвоню одному человечку, он снимет, а завтра выплюнем в эфир. Я им все скажу!
Потомок древних викингов, Губарь был лишь их бледным отражением, но Иванов понял, что на этот раз Губарь не отступится.
— Три минуты, — профессионально произнес человечек и принялся сворачивать аппаратуру.
— Но какие! — патетически воскликнул Губарь.
Он отбросил все сомнения. Именно таким его и любили. Оператор поколдовал над видеокамерой, светильники медленно остывали, в комнате становилось душно.
— Витек, — сказал Губарь оператору, — на сегодня все. Завтра смонтируем — и в эфир. Текст я подброшу утром.
У Витька была явно нездоровая асимметричность в теле, потом Иванов понял — правое плечо было шире и висело ниже левого.
— Что с ним? — спросил он, когда они с Губарем помогли вынести и погрузить аппаратуру в машину.
— А... — Губарь махнул рукой, — увлечение молодости — ручной мяч.
Витек козырнул и уехал.
— Оставь папку мне, — попросил Губарь. — Никто не будет знать, где она.
— А он? — почему-то шепотом спросил Иванов.
— Он свой парень...
Они вышли на угол Драйзера и Шнитке. Гостиница на углу, разрушенная во время Первого Армейского Бунта, стояла в лесах.
С другой стороны, чуть ниже, за стволами деревьев, проносились трамваи — звенели на повороте, группы людей спешили по блестящим, скользким плитам в подземный переход. Даже дождь теперь стал не просто дождем, а клериканским дождем.