Река прокладывает русло
Шрифт:
— А ты уже и испугался? — вслух с презрением спросил себя Пустыхин. — Поджилки затряслись? Что-то раньше я в тебе, друг, трусости не замечал!
Он продолжал размышлять. Итак, примирение с Лесковым не состоялось, будет драка. Что ж, подеремся! Он, Пустыхин будет драться не из амбиции, а за важное дело, чтобы разрабатываемый им завод быстрее вступил в строй, скорее дал необходимую стране продукцию. Лесков, возможно, найдет сторонников, таких же прожектеров, но и он, Пустыхин, тоже не окажется в одиночестве. Сейчас главное — убедить Неделина, чтоб он не поддался Лескову. Черт его знает, с какими настроениями Неделин приедет из Москвы! Телеграмма его, прямо сказать, туманна.
На столе у Пустыхина зазвонил телефон.
— Петя, ты совсем потерял совесть! — с упреком сказала жена. — Ну как можно так опаздывать? Мы давно одеты, ждем тебя. До начала осталось всего полчаса.
— Милая, прости, очень важное дело, никак не мог отложить! — оправдывался Пустыхин. И тут же по обыкновению пошутил: — Сама виновата, зачем выбирала в мужья бессовестного человека? Я бы на твоем месте давно подал на развод из-за непригодности мужа к семейной жизни. Поверь, ни один суд не откажет: слишком серьезные доказательства.
Жена только вздохнула в трубку: он всегда отшучивался, когда бывал виноват, не спорил, но извинялся. И она понимала, что он в самом деле перегружен, она даже немного гордилась этим — его всегдашней занятостью, тем, что всем он нужен не меньше, чем ей самой. Она поспешно сказала:
— Выезжай прямо в театр, Петя, встретимся у входа. Мы уже выходим из дому.
— Хорошо, иду в театр, — пообещал он.
Пока он надевал пальто, снова зазвонил телефон. Приехавший только что Неделин просил немедленно зайти к нему домой. Пустыхин вспомнил о жене и дочерях и с шутливым отчаянием махнул рукой. Ладно, нехорошо, конечно, но посмотреть спектакль им придется и на этот раз без него.
3
Михаил Георгиевич Неделин, управляющий проектной конторой, был человек опытный. Он свободно разбирался в работе своих подчиненных, хоть давно не садился сам за чертежную доску. Под его руководством были спроектированы крупнейшие заводы страны, заводы эти работали, выдавали хорошую продукцию — немало тут было и его усилий. Но все знали, что за новую и, главное, сложную работу Неделин берется без особой охоты: он был осторожен и недоверчив. Пустыхин шутил о нем: «У Неделина застарелый административный ревматизм: на каждом новом задании кости ломит». А в министерстве с насмешливым уважением говорили об умении Неделина отделываться от рискованных начинаний: «По части спихотехники Неделин — классик: пушинку на него взвали — тут же на соседа переадресует». Но, расписавшись в получении плана, Неделин с головой уходил в дело, не давал спуску ни себе, ни другим. Сам он это объяснял так: «Похвала в кармане не залеживается, а хула тело жжет».
У Неделина на диване сидел высокий толстый и хмурый человек. Он громко сопел, рассматривая картинки в журнале.
— Знакомьтесь, Петр Фаддеевич, с товарищем Крюком, начальником нашего строительства, — представил его Неделин. — Прилетели вместе, будем утрясать спорные вопросы.
— Знаете, сообщение о вашем приезде в Ленинград вызвало у нас целое смятение, — весело сказал Пустыхин Крюку. — В телеграмме напутали: взамен «вылетает» написали «выбегает». Представляете, какие были толкования? «Выбегает крюк»!
Крюк даже не улыбнулся. Он, видимо, принадлежал к людям, которые ничему не удивляются, ни на что особенно не сердятся и ничем глубоко не увлекаются. «Замедленного действия мужчина», — быстро и насмешливо определил его в уме Пустыхин.
Неделин предложил:
— Расскажите нам с Владимиром Семеновичем, как у вас дела идут.
— Нет, раньше вы рассказывайте, что нового в Москве, — потребовал Пустыхин. — Телеграмма ваша многих в уныние повергла, а которые в пляс пускаются.
— Да, Москва! — вздохнул Неделин. — Много в Москве
О новых веяниях Пустыхин знал не хуже Неделина, но слушал с интересом. Неделин подробно описывал все, что его смутило. Он знал, конечно, что к проекту придерутся, без придирок дело не делается: тут, мол, переборщили, там недоборщили, а в общем, все в порядке. Но разговор пошел иной. В министерстве появилось еще одно управление — по новой технике, начальник его — замминистра, не кто-нибудь. И вот зам этот объявляет, что проект неплохой, но для теперешних условий не совсем подходит: новое нужно, вступление от стандартов…
— Я, конечно, вытаскиваю блокнот, — рассказывал Неделин. — Где требуется новое — том, раздел, страница? Что именно новое? Ну, и, само собой, предупреждаю: всего осуществить не сумеем, сроки поджимают. А он мне вдруг: «Что же я буду вам подсказывать? Сами думайте, творите! Контора ваша солидная, ждем от вас свежего слова». Вместо четких указаний что-то неопределенное: творите! Ну, я ему высказал свои соображения, не постеснялся, что зам. Он говорит: «Ладно, пойдемте потолкуем к Баскаеву».
Пустыхин Баскаева хорошо знал. Было забавно представлять, что такой нетехнический разговор мог повториться у Баскаева, не терпевшего общих фраз и эластичных формулировок. Пустыхин поинтересовался:
— Баскаев, конечно, вправил мозги этому новому заму?
— В том-то и штука, что нет! — торжественно сказал Неделин. — Вы не поверите, совсем другим человеком стал Баскаев. Ни крику, ни этого — оборвать на полуслове. Новый зам докладывает мнение экспертов: завод как завод, много уже таких имеется. Баскаев только покосился: «А вы что же, хотите, чтобы завод был не как завод?» Тот улыбается: «Именно, Сергей Николаевич, новые предприятия не должны походить на старые: такова моя мысль». Я, конечно, взмолился: мы же не исследовательский институт — новые пути прокладывать, мы проектировщики: сегодня выпускаем чертеж, завтра это уже действующий агрегат! Ну, Баскаев проворчал: «Резон тут есть, неделинцы — коллектив известный, но не все у них там Ньютоны и Менделеевы. Будьте любезны, поконкретнее». Только тогда зам говорит: «Главный недостаток проекта — невысокая производительность труда, автоматизации не хватает; с варварством этим — ручным трудом — пора кончать». Тут же и сроки согласовали: четыре месяца на все переделки.
— Ну, и как вы все это расцениваете, Михаил Георгиевич? — помолчав, спросил Пустыхин.
— Поворот! — решительно сказал Неделин. — Новая установка спущена — на самостоятельность. Прямая директива дана: новаторствовать. Ведь случалось иногда — за малую ошибку заклевывали. Попробуй тут себя прояви! А теперь, по-моему, многие ошибки простят ради новаторства. Мой вывод: надо дерзать!
Пустыхину слова Неделина показались чудовищными. Дело было не в содержании, не он один теперь говорил о повороте, о праве на самостоятельность, о новаторстве. Чудовищное было в том, что это произносил Неделин, еще недавно боявшийся новой мысли, как ереси. Сколько крови в свое время попортил себе Пустыхин, уговаривая его принять то или иное незначительное новшество! На все у Неделина был готовый ответ: «Государственный стандарт нарушаем — по головке не погладят!». И вот этот человек болтает о дерзании, о творчестве, о новых путях в технике — зрелище для богов! А впрочем, Неделин не изменился. Он всегда был исполнителем, осуществлял четкие, как угольник, задания. Сейчас его ошарашили новой установкой: твори! Усердствуя, он снова кидается исполнять: будет требовать от всех открытий, сам не хуже Лескова занесется в облака. И, возможно, любой вздор покажется ему приемлемым только потому, что это будет не старый вздор, а новый. Все эти иронические и мрачные мысли быстро проносились в голове Пустыхина, отражаясь на его подвижном лице.