Река
Шрифт:
Да, думаю я, и получилась почти эксгибиционистская сцена. Врач-гинеколог из Норвегии, которая на несколько дней сбежала от мужа и ребенка. Социалистка. Любительница рока. Открытая миру. Это произошло осенью 1969 года. В то время еще не было принято легко и быстро перелетать через океан.
Возвращение домой
Ребекка и Кристиан решают идти домой через Дворцовый парк и Бугстадвейен. А мы спускаемся под землю на остановку «Национальный театр». Кристиан рассеян и задумчив. Для него вечер оказался не очень приятным. Прямой взгляд Ребекки на меня предупреждает о том, что она тревожится за всех нас.
На этот раз она не целует меня в губы.
И это правильно, думаю я, быстро взглянув в сторону Кристиана. Он вежливо прощается с нами. Лицо у него мрачное. Ребекка нашла не счастье. Она нашла Кристиана Лангбалле. Сложного и трудного человека. Почему я не могу сказать ей об этом? Ведь она время от времени говорит мне правду в глаза? Почему я не могу ей сказать: «Ребекка, ты не найдешь счастья с этим человеком. Уходи от него как можно скорее! Он тяжелый элемент в твоей жизни. Марианне все знает об этом. Слышишь?»
Но я не могу ей это сказать. Наша дружба этого не выдержит. Сейчас я могу сказать Ребекке только одно: «Я рад быть свидетелем невесты на твоей свадьбе».
И я опять остаюсь наедине с Марианне. Чем ближе мы с ней становимся, тем меньше я ее понимаю, так, по крайней мере, мне кажется. И это неприятная мысль. Доверие, которое она проявляет по отношению ко мне, не внушает доверия. Но вызывает новые вопросы. Сидя рядом, я украдкой наблюдаю за ней. Зрачки у нее больше не расширены. Она достает табак для самокрутки. Спички у меня наготове. Трамвай, идущий в Рёа, поздний воскресный вечер.
Вот она, моя жизнь, думаю я. Трамвай в Рёа, туда и обратно. Как это далеко от Вудстока!
Марианне смотрит прямо перед собой и курит.
Надо что-то сказать. Поблагодарить ее. Ведь это она пригласила меня в ресторан и в кино. Показала мне что-то важное для нас обоих. И одновременно показала это всему миру. Как я могу забыть ее красивую фигуру, белый бюстгальтер, игривую, жизнеутверждающую манеру принимать душ, когда Господь Бог открыл кран? Тысячи людей запомнят ее такой, думаю я. Они не знают, как ее зовут, но запомнят белокурую молодую женщину, которая подняла руки к небу, когда пошел дождь. Они запомнят, какой веселой и счастливой она была.
Марианне сидит рядом со мной и смотрит в пустоту.
Я не смею сказать ни слова.
Мы не держимся за руки, когда по Мелумвейен спускаемся к Эльвефарет. Она явно о чем-то размышляет. Курит и размышляет. Я ей не мешаю. Я хотя бы дал ей прикурить, думаю я.
Наконец мы входим в ее дом.
Мы больше не любовники. Я только жилец. Ключи у нее. Она хозяйка дома. Я стою у нее за спиной. Похоже, ей даже неприятно, что я рядом. Но у нас заключено соглашение, я снимаю у нее комнату. И я стою у нее за спиной.
Она впускает меня в дом, но как будто не замечает. Сейчас я для нее не больше, чем воздух. Она курит и о чем-то думает, погруженная в мир, куда у меня никогда не будет доступа. Я понимаю, что сейчас должен быть особенно осторожным, чтобы случайно не помешать ей. Она проходит на кухню.
— Покойной ночи, — говорю я.
— Покойной ночи.
Еще одна ночь на Эльвефарет
Я поднимаюсь к себе, в Анину комнату. Открываю окно и слушаю шум реки. Думаю о Ребекке. О лице, какое было у нее, когда она пыталась сказать мне что-то важное. Что дальше? Самое правильное — пойти в ванную, думаю я. Мне хочется вымыться, хотя я не чувствую себя грязным. Просто хочу быть готовым.
Чищу зубы, принимаю душ. И возвращаюсь в Анину комнату.
Я лежу, объятый тревогой. С каждым днем, пока я пытаюсь составить карту душевного мира Марианне Скууг, эта карта становится все более нечеткой. На этой кровати мы с Марианне любили друг друга всего несколько
Я не осмеливаюсь шпионить за ней. Во всяком случае, сегодня вечером. Я сворачиваюсь калачиком, поджимаю колени. И пытаюсь заснуть.
В это время из гостиной раздается музыка. Опять Джони Митчелл. Марианне слушает песню из альбома «Ladies of the Canyon». Она слушает «Вудсток»:
«We are stardust. We are golden. And we’ve got to get ourselves back to the garden». [10]
Я лежу и слушаю. Она не хочет, чтобы я сейчас был рядом. Она хочет одна сидеть в гостиной и слушать пение Джони Митчелл. Так бывает, когда люди долго живут друг с другом, думаю я, когда у них все уже устоялось. Но у нас с Марианне еще ничего не устоялось.
10
«Мы звездная пыль. Мы золотистые. И мы должны вернуться в сад».
Я дремлю на Аниной кровати. Слушаю музыку, которую в гостиной слушает ее мать. Мне грустно. Уж не хочет ли Марианне теперь отстраниться от меня? Было ли все это ошибкой? Помнит ли она мои слова о том, что, может быть, я новый тяжелый элемент в ее жизни? Означает ли это, что я больше никогда не почувствую ее лежащей рядом со мной? Эта мысль панически пугает меня. Глупо было так говорить! Хотел выглядеть умным и взрослым? Да стану ли я когда-нибудь по-настоящему взрослым? Мне скоро девятнадцать, но у меня какая-то непреодолимая тяга к женщинам. Я боготворю даже тех, которые меня бьют. Что это, такая глубокая разрушительная потребность в любви? Во всяком случае, она разрушительна для моей карьеры. А что, если бы Марианне не была гинекологом? Если бы она от меня забеременела? Меня не пугает эта мысль. Напротив, мысль иметь ребенка от Марианне и таким образом подарить Ане единоутробную сестру или брата кажется мне в ту минуту очень привлекательной. Но нет ли в этом чего-то болезненного? Может, во мне есть что-то порочное, если мне в голову приходят такие мысли? Я уже попал в шокирующую и беспредельную зависимость от Марианне, думаю я. Всего за несколько дней я оказался не в состоянии даже представить себе, что смогу прожить без нее. Подчинился ее воле, ее переменчивым настроениям. Она владеет мною так, как не владела даже Аня. Или меня обманывает память? Раньше я был готов утверждать, что Аня — великая любовь моей жизни, хотя знал ее очень недолго. Теперь мне хочется сказать то же самое о ее матери. Я знаю, что ей сейчас трудно, что я не могу положиться на сигналы, которые она мне подает, что у нее в душе царит хаос, что я должен быть осторожен. Но все-таки я лежу и жду ее. Я не вынесу, если окажусь сейчас отвергнутым. Я лежу тихо. Она еще не сказала мне по-настоящему «покойной ночи».
Марианне приходит, когда я уже сплю.
Забирается ко мне под перину.
— Прости, — говорит она. — Я не хотела тебя будить. Можно мне спать у тебя? С тех пор, как ты появился в доме, я не могу спать одна.
Я мгновенно просыпаюсь.
— Я надеялся, что ты придешь.
Она, как кошка, прижимается ко мне.
Я не имею представления, который сейчас час. Знаю только, что теперь я уже не усну. Легкое прикосновение руки, и я понимаю, что она чувствует то же самое. Мы ласкаем друг друга, прикасаемся осторожно к тем местам, которые требуют от нас большего, но еще рано. Это игра в темноте. Она медлит. Я нервничаю. Не понимаю, почему у нее закрыты глаза.