Река
Шрифт:
— Расслабься, — просит она. — Отнесись к этому спокойно. Не думай ни о чем. Это неопасно.
Нет, я этого не выдержу. Ведь мне ее хочется. Она возбудила меня, хотя и не чувствует этого. Но от разумных, почти бесстрастных ноток, звучащих в ее голосе, я становлюсь еще более неуверенным. У меня ничего не получится, с отчаянием думаю я, пока она безуспешно пытается распалить меня, пользуясь своим опытом. Это не может так кончиться!
— Успокойся, Аксель. Не надо. Ты слишком волнуешься. Давай лучше спать.
Она
Мне невыносима мысль, что Марианне может подумать, что я ее отвергаю.
— Это неопасно, — повторяет она.
— Для меня опасно.
— Я что-то сделала не так? — по-товарищески спрашивает она.
Я отрицательно мотаю головой. Думаю о белом бюстгальтере под дождем, который скоро увидит весь мир.
— Ты такая красивая!
— Не говори так, хватит. Слышишь? Я самая обыкновенная женщина. Не Беатриче, не Гретхен. К тому же я падшая женщина. Не надо меня мифологизировать.
— Прости.
— И не говори прости!Господи, ты все испортил! Хочешь, я уйду обратно в свою комнату?
— Нет! — говорю я с отчаянием в голосе. — Только не это!
— Завтра у нас с тобой рабочий день.
— Говорю тебе: только не это! Ты не можешь сейчас уйти!
— Хорошо, — говорит она со вздохом. — Тогда скажи, что я могу для тебя сделать?
— Почему ты зажмуриваешь глаза? — спрашиваю я.
— Когда?
— Ты знаешь, когда.
Она гладит меня по голове. И думает, прежде чем ответить.
— Потому что я тобой наслаждаюсь, — говорит она. — Только поэтому. Тебе кажется, что это глупо? Я чувствую твою силу. Узнаю в тебе себя. Ты должен быть рад.
Она целует меня в губы. В подтверждение.
Я
У меня ничего не получается. И все равно я хочу ее. Тогда я целую ее в самое потаенное место. Кажется, это ее удивляет, но она меня не отталкивает.
— Так я раньше не целовал ни одну женщину.
— Не бойся, — говорит она.
Меня трогает ее доверие ко мне. В моих руках она точно девочка. Она быстро кончает и снова плачет. Короткими, болезненными, беспомощными слезами.
— Почему ты плачешь? — спрашиваю я наконец, когда она перестает плакать.
— Не спрашивай. Пожалуйста, не спрашивай.
Мы лежим, прижавшись друг к другу.
— Сделай вид, будто ты спишь, — неожиданно смеясь, говорит она. — И начинай считать овец.
— Уже считаю, — послушно соглашаюсь я.
— И сколько ты насчитал? Я не останавливаюсь, пока не насчитаю пять тысяч.
— Пять тысяч? Это очень много.
— А будет еще больше. Поверь мне.
Она знает, что она должна делать.
— Я тебя люблю, — говорю я.
— Не говори так, — просит она.
— Аня тоже так говорила.
— Я не Аня, — отрезает Марианне.
Сон
Я засыпаю. Аня и Марианне стоят по обе стороны какой-то тяжелой двери. Мать и дочь, обе в черном, их лица искажены от горя.
— Там что, храм? — спрашиваю я.
— Нет, только человек.
— Кто это?
— Брур Скууг.
— Я его знал, — говорю я. — Во всяком случае, я знаю, кем он был. Можно мне войти к нему?
— Он прострелил себе голову, — говорит Аня. — И еще неизвестно, захочет ли он говорить с тобой.
— Но я должен сказать ему что-то важное. Можно мне хотя бы попытаться? — спрашиваю я.
— Конечно, — отвечает Марианне. — Он наверняка обрадуется этому посещению. Ему там так одиноко.
Они открывают мне дверь. Я вхожу, внутри похоже на церковь. Или на концертный зал? По обе стороны от центрального прохода стоят большие динамики. Самый большой, какой я видел, усилитель McIntosh. Я вижу позолоченный проигрыватель с японскими иероглифами. На нем уже лежит пластинка. Адаптер опускается на третью дорожку. Но не слышно ни звука.
— Брур Скууг? — спрашиваю я. — Вы здесь?
Никто не отвечает.
Я сажусь на скамью. Жду.
Что-то, похожее на тень, шевелится в углу.
Тень поднимается. Подходит ко мне. Брур Скууг. Я знаю, что это он, хотя он вышиб из черепа свой мозг. Он напугал меня, когда был Человеком с карманным фонариком. Еще при жизни. Он пугает меня и сейчас, и даже еще больше, хотя он мертв. Правого виска у него нет. Глаза по-прежнему находятся на месте, но они налиты кровью и совершенно безжизненные. Из носа и из уголка рта сочится кровь.