Рекенштейны

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

Молодая девушка оставалась молчаливой и сдержанной, украдкой всматривалась в Танкреда и констатировала, что он имел вид человека пресыщенного, что в глазах его виднелась холодная надменность и что среди дорогих колец на его красивой белой руке не было обручального кольца.

«Негодный человек, фат и обманщик», — говорила себе Лилия, улавливая любовные взгляды, которые молодой человек бросал на свою кузину.

По окончании завтрака Элеонора позволила Лилии уйти к себе до обеда. Со стесненным сердцем и опущенной головой молодая девушка направилась к башне, где находилось ее помещение, состоящее из будуара и спальни. Она села к окну и, прислонив голову к спинке кресла, закрыла глаза, между

тем как тихие слезы текли по ее щекам. В груди ее бушевала буря негодования против безжалостной судьбы, которая, отняв у нее все, поставила ее теперь лицом к лицу с этим человеком, богатым, счастливым, независимым, между тем как она, которую он отбросил от себя, как гада, должна была исполнять обязанности наемщицы. Много времени она провела в таком состоянии, наконец встала утомленная и хотела направиться к столу, чтобы прибрать кое-какие вещи, разбросанные на нем. При этом Лилия случайно взглянула в сад, расстилавшийся под окном будуара; с этой высоты можно было видеть все извилины этого маленького парка. Вдруг она вздрогнула и вся вспыхнула. В одной из аллей она увидела баронессу и Танкреда. Они шли под руку, и судя то тому, как граф наклонился к своей даме и как она прислонилась к нему, не трудно было понять, что они говорили о любви. Затем они сели на скамейку, оба смеялись, вдруг граф обвил рукой талию Элеоноры и поцеловал ее. Был ли это насильственный, или добровольно обмененный поцелуй — этого Лилия не могла различить.

Нервным движением она опустила занавес и, кинувшись на диван, спрятала голову в подушки. Она не хотела видеть эту гнусность, эту легкую любовную интригу между женщиной, лишенной всякого достоинства, и человеком без принципов, который, скрывая, что он связан, злоупотребляет доверием женщины, рассчитывающей, вероятно, выйти за него замуж. И она, его жена, не могла стать перед ним, снять с него маску и крикнуть ему «обманщик!». Горячие слезы орошали ее лицо. Неведомое ей доселе чувство, едкое и такое мучительное, что она готова была вскрикнуть, терзало ее сердце, потрясало все ее существо. В эту минуту ей хотелось бы уничтожить Элеонору и его, этого изменника, который, несмотря ни на что, все же был ее собственностью. Эта буря чувств стихла быстро, как всякое сильное возбуждение. «Что со мною? Я сама себя не понимаю, — шептала она, утирая свое воспаленное лицо. — Не безумно ли с моей стороны считать утраченным то, чем я не обладала? Я должна победить в себе недостойное, необъяснимое чувство; должна быть твердой, так как еще многое ожидает меня».

Лилия встала и хотела приняться за предположенное занятие, но почти тотчас должна была отказаться от этого, так как чувствовала себя нехорошо. В висках стучало; горячая голова, казалось, готова была разлететься.

Тяжело дыша, молодая девушка прошла в спальню и легла в постель. Она хотела уснуть, надеясь, что час отдыха подкрепит ее силы, ослабевшие от нравственного потрясения. Вскоре она впала в тяжелый сон; но когда пришли звать ее к обеду, она почувствовала, что положительно не может сойти вниз, и велела просить извинения у баронессы.

После обеда Элеонора пришла узнать, что случилось с ее компаньонкой. Не действительное участие заставило ее это сделать, а скорее желание показать Танкреду, как она добра ко всем, ее окружающим.

— Что с вами, моя милая Нора? — спросила она, наклоняясь к ней и дотрагиваясь до ее руки. — От вас пышет жаром. Я сейчас пошлю за доктором.

— Нет, нет, баронесса, Бога ради не беспокойтесь, — отвечала Лилия, с трудом скрывая отвращение и ненависть, снова закипевшие в ее груди. — Это просто нервная головная боль, которая к завтрашнему дню пройдет сама собою, если вы позволите мне остаться весь вечер у себя в комнате.

— Конечно, оставайтесь в постели. Только разденьтесь и распустите волосы, это вас облегчит. Как можно оставлять на больной голове такую тяжесть, как ваши косы! До свидания; я сейчас пришлю вам прохладительного.

Когда баронесса вернулась на террасу, Танкред сидевший с сигарой за чашкой кофе, спросил небрежным тоном:

— Ну, что случилось с вашей таинственной компаньонкой?

— Бедная девушка, кажется, очень больна, и я не знаю, не послать ли за доктором.

— Пошлите ей Фолькмара. Я видел его вчера; он хотел быть сегодня у вас. В силу того впечатления, которое он производит на своих клиентов, быть может, он своим видом принесет не менее пользы больной, чем его микстуры.

— Перестаньте, Танкред, вы невыносимы. Я, право, была бы очень довольна, если бы Фолькмар приехал.

— Да вот он, кажется, идет, — заметил граф. — У него удивительное чутье! Как только где-нибудь заболеет хорошенькая женщина, он тут как тут.

По аллее, ведущей к террасе, поспешно шел молодой человек высокого роста и щегольски одетый. Его умное, с тонкими чертами лицо внушало симпатию; но большие темные глаза, холодные и ясные, обличали наблюдателя и ученого. Молодой доктор поцеловал руку баронессы, затем дружески поздоровался с товарищем детства, с которым сохранил самые лучшие отношения.

— Здравствуй, Евгений! Много ли ты вылечил сегодня припадков меланхолии, мигреней, бессонниц и, главное, сердцебиений? И твое присутствие вызывало или исцеляло их?

— Достаточно, чтобы возбудить ревность в тебе, который причиняет пальпитации такому множеству сердец, не исцеляя ни одного из них, — ответил весело Фолькмар.

— Конечно, он завидует привилегиям, какие дает вам ваша профессия, и общей симпатии, которую высказывают вам дамы. Но довольно об этом. Скажите лучше, доктор, обедали ли вы? Мы только что встали из-за стола, но через четверть часа все будет вам подано, если вы, как добрый друг, скажете мне правду.

— С благодарностью принимаю ваше предложение, баронесса. Меня задержала одна больная, и… я страшно проголодался.

По уходе Элеоноры, вышедшей, чтобы распорядиться насчет обеда, на террасе некоторое время царило молчание. Граф был задумчив, озабочен как будто и вертел в руках сигару, не замечая, что она погасла.

— Что с тобой, Танкред? Ты бледен и дремлешь среди белого дня. Не могу предположить, чтобы ты скучал здесь, — присовокупил он лукаво. — Так что же с тобой?

— Ничего. Только жизнь так пошла, что порой становится невыносимо, — сказал граф, зевая, и нервным движением бросил сигару за балкон.

— Ты томишься жизнью, когда природа и судьба так щедро наделили тебя своими дарами. Это показывает, что ты нуждаешься в радикальном лечении.. Послушайся меня, Танкред, и женись. Тебе двадцать восемь лет, пора тебе пристроиться. Слава Богу, ты довольно покутил на своем веку, и теперь на тебе лежит обязательство иметь двух сыновей, чтобы продолжить род Рекенштейнов и род Девеляров.

— Черт тебя подери с твоим советом! Он хуже болезни. Я признаю лишь одно обязательство, а именно: жить как можно приятней. Но вот Элеонора. Ни слова об этом, прошу тебя.

Во время обеда доктор рассказывал множество юмористических случаев, действительно комичных, бывавших в его медицинской практике. После кофе, когда стало темнеть, Элеонора воскликнула вдруг:

— Ах, доктор, я забыла попросить вас взглянуть на больную в моем доме, мою новую компаньонку.

— Ах, у вас новая? Так ли она очаровательна, как эта добрая мадемуазель Штребер?

— Гм… она не представляет собой вполне типа старой девы, как мадемуазель Генриетта, но она все же очень оригинальная и рыжая к тому же, — сказал Танкред, бросая на кузину многозначительный взгляд.