Рэкетир
Шрифт:
Мои дела с начальником тюрьмы не касаются ни СИСа, ни кого-либо еще, но напомнить об этом Даррелу — значит навлечь на себя неприятности.
— Моя бабка при смерти, мне бы хотелось побывать на ее похоронах. Это всего в шестидесяти милях отсюда.
— Когда она умрет, по-твоему? — спрашивает этот умник.
— Скоро. Пожалуйста, мистер Марвин. Я много лет с ней не виделся.
— Начальник тюрьмы ничего такого не разрешает, Баннистер, пора бы знать.
— Я знаю, но у него передо мной должок. Несколько месяцев назад я
Он складывает бумагу и сует в карман.
— Ладно, но учти, это напрасный труд.
— Спасибо.
Обеих моих бабушек давно нет в живых.
В тюрьме ничего не делается ради удобства заключенного. На положительный или отрицательный ответ на любое заявление должно требоваться несколько часов, но это было бы слишком просто. Проходит четыре дня, прежде чем Даррел сообщает, что мне надлежит явиться в кабинет начальника тюрьмы завтра в десять утра. Опять фальшивая улыбка.
— Спасибо.
Начальник тюрьмы — самодержец в своей маленькой империи, с понятным самомнением царька, правящего при помощи указов или воображающего, что правит. Начальники все время меняются, и понять смысл всех этих замен невозможно. Повторяю, реформа нашей тюремной системы — не мое дело, и меня совершенно не волнует, что происходит в корпусе администрации.
Сейчас начальником у нас Роберт Эрл Уэйд, работник коррекционной системы, воплощение делового подхода. Недавно он развелся во второй раз, по сему случаю я втолковывал ему азы законов Мэриленда об алиментах. Когда я вхожу к нему в кабинет, он не встает, не подает мне руку, не утруждает себя вежливостью.
— Хэлло, Баннистер, — бросает он и указывает на пустой стул.
— Здравствуйте, мистер Уэйд. Как ваши дела? — Я сажусь.
— Я свободный человек, Баннистер. Жена номер два теперь история. Никогда больше не женюсь!
— Приятно слышать. Рад был помочь.
После этой короткой разминки он листает блокнот и говорит:
— Я не могу отпускать вашего брата домой на каждые похороны. Вы должны это понимать, Баннистер.
— Похороны ни при чем, — говорю я. — У меня нет бабушки.
— Тогда какого черта?
— Вы следите за расследованием убийства судьи Фосетта в Роаноке?
Он хмурится и откидывает голову, как будто услышал оскорбление. Я проник к нему по ложному поводу, что непременно считается нарушением режима в каком-нибудь из бесчисленных федеральных руководств. Он еще не решил, как реагировать на услышанное, поэтому, качая головой, повторяет:
— Какого черта?
— Убийство федерального судьи. Пресса только об этом и пишет.
Трудно поверить, что он умудрился пропустить всю эту историю, хотя совершенно не исключено. То, что я читаю по несколько газет в день, еще не значит, будто остальные делают то же самое.
— Федерального судьи? — переспрашивает он.
— Вот именно.
— Ну да, я читал. Но вы-то тут при чем?
Он раздражен моим враньем и соображает, как меня наказать. Могущественный начальник тюрьмы не может допустить, чтобы его грубо использовал простой заключенный. Роберт Эрл вращает глазами, придумывая кару.
Мой ответ должен прозвучать как можно драматичнее, чтобы Уэйд не счел его смешным. У заключенных слишком много свободного времени, вот они и изобретают прихотливые доказательства своей невиновности, придумывают теории заговоров, начитавшись статей о нераскрытых преступлениях, копят секреты, чтобы обменять их на условно-досрочное освобождение. Короче говоря, заключенные только и думают, как бы освободиться, и Роберт Эрл, ясное дело, всего этого навидался и наслушался.
— Я знаю, кто убил судью, — провозглашаю я с максимальной серьезностью.
К моему облегчению, мои слова не вызывают у него улыбки. Он отъезжает в кресле, теребит подбородок, несколько раз кивает.
— Как же вы набрели на эти сведения?
— Я встретил убийцу.
— Здесь или вне лагеря?
— Этого я вам сказать не могу, господин начальник. Но я говорю правду. Судя по тому, что пишут, расследование ФБР ничего не дает. И не даст.
У меня безупречное дисциплинарное досье. Я ни разу не сказал грубого слова сотруднику тюрьмы, никогда не жаловался. У меня в камере нет ничего недозволенного, даже лишнего пакетика сахара из столовой. Я не играю в азартные игры и не беру в долг. Я помогал с решением юридических проблем десяткам заключенных и даже нескольким сотрудникам, включая самого начальника тюрьмы. Библиотека у меня содержится в образцовом порядке. Иными словами, я заслуживаю доверия, хотя и заключенный.
Он кладет локти на стол и скалит желтые зубы. У него темные круги под вечно влажными глазами пьяницы.
— Позвольте мне угадать, Баннистер. Вы намерены поделиться информацией с ФБР, заключить сделку и выйти на свободу. Правильно?
— Совершенно верно, сэр. Это и есть мой план.
Теперь его разбирает смех — вернее, пронзительное кудахтанье, само по себе уморительное. Откудахтавшись, он спрашивает:
— Когда вы освобождаетесь?
— Через пять лет.
— Ничего себе сделка! Называете имя — и здравствуй, свобода, на пять лет раньше срока?
— Все просто, проще не придумаешь.
— Что вы хотите от меня, Баннистер? — рычит он, забыв про смех. — Чтобы я позвонил фэбээровцам и сказал, что тут у меня один знает убийцу и готов заключить сделку? Им, наверное, звонят с этим по сто раз в день, все больше придурки, мечтающие о вознаграждении. Зачем мне рисковать своей репутацией, ввязываясь в ваши игры?
— Потому что я знаю правду, кроме того, вам известно: я не придурок и не болтун.