Реки помнят свои берега

Иванов Николай Федорович

Глава 2

У старого с малым отношения – клятву пионера читать не надо, всё рядком и чередком.

– Дедуль, вот сколько живу на свете, столько и удивляюсь!

– Что я опять не то сделал?

– А глянь сам: одна колошина ворует, а другая – караулит.

– Так это я специально брючину закатал, когда ехал на велосипеде. Чтобы в цепь не попала.

– А дед Петя штанину прищепкой схватывает.

– Дед Петя живёт с выгодой. Он молодец.

– Ты у меня молодец лучше. Я тебя

люблю.

– Я тебя тоже.

Старому с малым всё к сердцу, когда они рядом.

– А можно я поеду в Пустынь на багажнике, а не на раме?

– Можно, если пятки в колесо не станешь совать…

– Что я, совсем без царя в голове? У девочек ноги должны быть красивыми.

Фёдор Максимович Буерашин оторвался от корыта, по старости лет переведённого из помоечных нужд на хранение скобяной мелочи. В задумчивости посмотрел на девятилетнюю внучку, пытающуюся совместить Василису Прекрасную с Василисой Премудрой. Аня сидела на ступеньках крыльца перед ведром с запаренными отрубями, жеманно поглаживая пятнистые от зелёнки и йода колени.

– Красивые, красивые, – не позволила деду ни возразить, ни возмутиться девочка. – А то кто ж меня замуж позовёт.

– Не скажу насчёт замужества, а я точно не возьму, ежели язык будет мести помелом.

– И что мне теперь, немтырём расти? Ой, лихо мне, – внучка от праведного возмущения хлопнула по только что взлелеянным коленкам.

Получилось больновато, и, скрывая досаду, девочка закатила глаза к небу: прости, Боженька, моего дедушку, что такой непонятливый растёт. Это оттого, что по лесу в одиночку много ходит, леших пугает. Что ему знать о женской доле?

Посчитав, что просьбе хватило времени долететь до неба, достала карамельку: подсластить рот и судьбу.

– Расти как растётся, – разрешил внучке Фёдор Максимович. – Только кур не забудь покормить. И сама конфет меньше ешь, а то твои красивые ножки от сладкого возьмут и отвалятся. Вместе с ручками.

Настал черёд Анечке замереть: угадывала, сколь серьёзна угроза. На всякий случай быстро разгрызла сосалку, подвинула ведро и взялась разминать муку, слипшуюся комочками в горячей воде.

Вернулся к своему корыту и Фёдор, высматривая среди собранных за десятки лет гвоздей, гаек, штырей и болтов, моточков проволоки, подшипников, старых журналов «Наука и жизнь» запропастившееся зубило. Тому, видать, самому надоело царапать бока и нюхать ржавую труху, подлезло под руку. И не прогадало: хозяин огладил его ладонями, завернул в тряпицу и положил вместе с молотком в холщовую сумку.

Новое соседство для зубила оказалось благородным. Тут лежали и обёрнутые в газету варёные яйца, и бутылка молока, и соль в спичечном коробке. Густел, настаивался в пакете с укропом запах варёной картошки, хлеба, малосольных огурцов, редиски, лука и помидоров. Сладко будоражили воображение и подтаявшие конфеты, так что новому постояльцу оставалось надеяться на тесноту,

при которой можно протереть обёртку и подсластить губы.

Что касалось самого Фёдора, тому прожить день без крошки во рту – занятие привычное. Туесок собирался для той, которая о ногах и замужестве с девяти лет беспокоится.

Аня уже разбрасывала корм по двору:

– Куря, куря, куря.

Зря люди грешат на куриные мозги. Уйти от дома так далеко, чтобы не слышать голос хозяйки, – таких дур в птичьем семействе днём с огнём не найти. Мчатся по первому зову из любых закутков.

– Кыш, чужая, – замахнулась Аня, разглядев в стае подрезанный хвост.

Посторонняя курица редко бежит на чужой зов. За это и петух может настучать клювом по темечку, и хозяйка запустить чем ни попадя, и собака не поленится обгавкать.

Так что короткохвостка заранее знала за собой вину и отскочила от общей трапезы без лишних понуканий. Но поскольку маленькая хозяйка большого страха не внушила, а петух вместе с собакой сам подзагулял на чужих задворках, скатерть-самобранку не покинула. Сновала вокруг, исподтишка ухватывая крохи, отлетавшие от перепачканных клювов соперниц. Так бы и насытилась невзначай, не вмешайся мужской голос:

– Пошла, топчешься тут. Степану квохтать будешь.

Хвосты своему выводку обрезал сосед, чтобы сослепу не кормить приблудных. Но поскольку свой ларь с зерном он открывал раз в день, а в ковшик зачерпывал зерна не более трёх пригоршней, то квочки и шныряли голодные по чужим дворам, позоря хозяина.

– Всё, дедушка, – доложилась внучка. Сполоснула руки в чугунке нагретой солнцем водой, делово поинтересовалась: – Дверь запирать?

– Запирай, а то Тузик куда-то хвостом вильнул. Но ты вправду сказала деду с бабушкой, что уезжаешь?

– Ой, дедуль, – вздохнула девочка, благоразумно не став больше бить по коленям. – Я же не с бухты-барахты согласилась в такую даль мостылиться. И Васька знает.

– Ну-ну, – покивал Фёдор, не особо доверяя ясному взору внучки: тут старого от малого разделяет целая жизнь. – Брата твоего самого ищи как блоху на собаке. Так что гляди, девка, сама: ежели хватятся, отлупцуют тебя, а не меня.

– А мы им водицы святой привезём, ещё и похвалят, – успокоила Аня.

– Хитрая ты.

– Не хитрая, а умная. Сам говорил.

– Я много чего говорил. Только ты вот запоминаешь одну свою выгоду.

– Сердцу не прикажешь, – не к месту, но с полным оправданием себя пояснила Аня. И поставила точку: – А будем и дальше антимонию разводить, вообще никуда не доедем.

Ехать и взаправду – не близкий путь, хоть и на велосипеде. По селу дорога ещё ничего, успели до перестройки уложить асфальт. А вот за околицей как стоял с дореволюционных времён бурьян, так и советская власть с ним не справилась. И хотя Фёдор пытался какое-то время крутить педали, спина взмокла быстро.