Реки помнят свои берега
Шрифт:
– А ты сиди, – остановил внучку, сам слезая с седла.
Но та, жалея деда, тоже спрыгнула наземь. Сняла сандалии: деревня приучает беречь обувь, а не ноги. Даже если они и важны для замужества.
Потащились по солнцепёку пешком.
– Дождичка бы, – помечтала Аня. Он ей и за пять копеек не был нужен, но бабки около магазина по нему вздыхали с весны.
На дождь дед согласился охотно:
– Не помешал бы.
– Господи, помоги, – опять повторила взрослые слова внучка.
Фёдор скосил на неё глаза: рано ещё в Бога ударяться. Когда глаза к небу
Поднял гул самолётов. Военный аэродром располагался хоть и рядом, но уже на Украине, так что знатные женихи доставались украинским девчатам. Да и у военных, видать, кризис с горючкой, потому как редко нарушается тишина гулом моторов над Журиничами, не летают орлами, как раньше, по небу хлопцы.
– А мы на кладбище к папке с мамкой зайдём? – не смогла долго находиться наедине с собой Аня.
– К папке с мамкой надо ходить обязательно.
– Я им гостинец несу.
Оттопырила кармашек в сарафане, оглядела оставшиеся конфеты. Удивилась их малому количеству: если делиться с родителями, то выходило по одной. Запустила руку пошарить дыру, но худинки не нашла. Как испарились…
– А почему ты со вторым дедушкой не дружишь? – поспешила перевести разговор.
– Кто тебе отчебучил такую глупость?
– А у меня у самой глаз, что ль, нетути? – не дала провести себя внучка. – И бабушка Маня часто вздыхает, что ты не хочешь с ними знаться.
– Бабушка вечно что-нибудь выдумает.
– Хорошо, если так, – согласилась на обман Аня и замолчала, нащупывая сквозь кармашек конфетки: эти хоть не исчезли?
А Фёдор задумался о своём. Возраст такой, когда внукам – сладкие конфеты, а ему – горькие воспоминания. А их у Фёдора Буерашина – целая жизнь, почти от Гражданской войны.
Хотя на судьбу грех обижаться, перепадали и счастливые времена за семьдесят пять годков. Да вот крылья у ангела, что прикрывал доселе их род, видать, сильно истончились, а беда как ждала за воротами. Сначала списали по сердцу из лётчиков старшего сына Ивана. Словно доказывая врачебную ошибку, боясь оказаться ненужным, сразу же подрядился на ликвидацию аварии на Чернобыле. Да ещё с женой. Успокаивал земным: за день работы в заражённой зоне – месячный оклад. Зато дом обустроят.
Да только когда это дармовая копейка счастье приносила? Свой угол с Марией не успели поставить, здоровье долго не продержалось. Купили имеющийся колхозный. Да пожили в нём совсем ничего, и всё больше в радиационных муках. Чернобыль закрыли в саркофаг, а Ивана с женой – в домовины…
Сердце ещё не перестало разрываться за детей, а на погост вслед за ними отправилась жена. Думал, после всех напастей от пушинки повалится, но и случившегося кому-то показалось мало – пропал младший сын Егор. Считай, с Нового года ни слуху ни духу. Был бы пьяница или коммерсант, волнений меньше: память отшибло или дела закрутили. Но тут расклад иной, офицерский. Военком, знамо дело, убеждён в лучшем:
– Раз процент от его зарплаты переводят вам строго по месяцам, то жив. Значит, он так велел финансистам делать.
– Но ведь не случалось, чтобы на 23 февраля
У военкома и на это свой расчёт:
– По погибшим платят другим макаром и один раз.
Майор вышел в начальники из местных и не чурался земляков. Шепнул военную тайну:
– Скорее всего, на каком-либо задании ваш Егор. Может, и за границей. Вот поглядите, моя будет правда.
При другом случае погордиться можно было бы секретным заданием сына, но ведь неспроста ни с того ни с сего эти почтовые проценты-переводы идут, всё-таки стряслась с Егором какая-то беда. Бог с ним, с Днём Советской армии, но и в День Победы весточки не подал…
А что не нравятся сваты, то сроку той занозе – с самой войны. И не он тому виной. В 41-м, при оккупации, выбор в селе встал одинаково для всех: или в партизаны на еловые шишки, или в полицаи – на сало. Времени на раздумья не оказалось, власть в районе поменялась за одну ночь. И вышло у них со сватом глядеть друг на друга из разных окопов. И хотя по молодости война случилась, и отсидел за свою белую повязку на рукаве Пётр сполна, знаться с ним Фёдор более не желал категорически.
Сюрприз поджидал Фёдора через несколько лет, когда подросли дети и пожелал его Иван взять в жены дочку Петра и Мани. Уж как просил не связываться! Грешным делом даже на городских девок кивал, приезжавших летом на молоко и чистый воздух. Сын лишь усмехался, подтверждая свою взрослость:
– Такой же чернозём, только издалека привезён.
– Но она ж дочь полицая! А потом полицайские внуки пойдут!
– Внуки будут партизанские.
– Ох, Ванька, дуришь.
– Не, батя, не дурю. Люблю, – бесхитростно улыбался Иван. – И жить нам с ней до гроба.
Пророчество нестрашное, если проговорено шуткой. Только вот с Чернобылем слишком быстро всё исполнилось наяву…
Вообще-то плохо старикам в дальней дороге, слишком много дум за порогом ждёт. А за спиной к тому же топают маленькими ножками новые большие проблемы. Переводы от Егорки и держат на плаву…
– Анютка!
– Аюшки?
– Ты там жива?
– Иду. Я прыткая.
– Не хвастайся. Жди, когда другие похвалят.
– От других дождёшься.
– Ох, не того боишься, девка. Люди страсть как любят косточки друг у друга перемывать.
– Тут правда твоя, дедуль. Зойка Алалыхина надысь такое отчебучила – слыхом не слыхивала о себе подобного, – Аня вздохнула своей горемычной судьбе. – Сама как роза из навоза, а туда же… Да что тут говорить, сам, небось, натерпелся за жизнь.
– Натерпелся.
Помолчали, припоминая каждый свои обиды от злых языков. Но поскольку обиды той вселенской от подруги наверняка было с хвост Степановой курицы, Аня ожила быстро:
– Деда, а может, к мамке с папкой в другой раз зайдём?
– Зачем в другой? Ты же им гостинец несёшь.
Понял уже, что Анюткины карманы пусты, но поблажки не дал: лучше наказать дитё сейчас и самому, чем потом это за тебя сделает жизнь. Анюткин язык, правда, для семерых рос, помогает ей крутиться и на горячей сковородке. Да только жизнь состоит не из одних слов.