Рекламная любовь
Шрифт:
Четыре-пять метров, которые отделяли их от кухни, Сергей преодолел так медленно, как только мог. За эти несколько секунд мир обрушился.
На кухне возле стола сидела мама. Отец прошел к окну и закурил, выпуская дым в открытую форточку.
Мама говорила ровным голосом, размеренно роняя слова. Каждое вонзалось в мозг и расплавлялось там, разливаясь болью. Сначала слова не составлялись в фразы. Потом он осознал их смысл: «Как ты мог?.. Гробовые… У собственной бабушки… Она вырастила тебя… Ты вор… Наш сын — вор!.. Сейчас же ты пойдешь к ней и на коленях, слышишь, на
Но это еще ничего, это еще можно было вытерпеть. Потом он услышал: «Это все она! Ты не был таким! Эта мерзавка… Я знаю, где она работает. Я сообщу ей на работу, чтобы все знали, что она воровка, что это она подучила тебя… Мы подадим в суд…»
Сергей на мгновение оцепенел. Мозг взорвался чем-то красным.
— Не смей трогать Машу! — закричал Сергей.
— Не смей? Еще как трону! Воровка должна сидеть в тюрьме! — сорвалась на крик и мама.
Он в первый раз в жизни слышал, чтобы она кричала. Первый раз видел лицо, искаженное ненавистью… Да, ненавистью, но не к нему, а к Маше, которую она даже не видела никогда!
— Маша ни при чем! Если ты только посмеешь, если ты посмеешь причинить ей… неприятности, я тебе больше не сын!
— Я и так сомневаюсь, что тот, кто стоит передо мною, — мой сын!
— Ха! Сомневаешься?! — злобно рассмеялся Сергей. — А это я! И это ты, ты вынудила меня… Я не могу жить без денег. Это ты заставила меня поступать в институт. Я хотел работать, ты не дала! Это ты виновата, а не Маша. Если хочешь знать, Маша часто сама за меня платит. Думаешь, мне это приятно? Думаешь, приятно выклянчивать у тебя каждый рубль? Думаешь, тридцатка на кино в субботу — это достаточно? Ты когда в кино-то в последний раз ходила? Что ты вообще знаешь о жизни? Только и умеешь, что вытягивать деньги из родителей учеников за свои долбаные уроки.
— Не смей так разговаривать с матерью! — взревел молчавший до сих пор отец.
Сергей взглянул на него. Тот все так же стоял лицом к окну. Шея и уши его были багрового цвета. К форточке поднимались бешеные клубы дыма.
— Мы запрещаем тебе встречаться с этой девкой! — прорычал отец не оборачиваясь.
— Вы?! Запрещаете мне?! — Сергей смотрел в спину отца. — Да я женюсь на ней, слышите? Завтра же подадим заявление, поняли? Завтра же я уйду из института. Буду работать.
— Ты в армию пойдешь, а не работать! — рявкнул отец.
— И пойду! И пусть меня отправят в Чечню! И пусть убьют! А вы сидите на своих деньгах, объешьтесь ими, запихните их себе… Будьте вы прокляты!
На кухне повисла тишина. Он еще успел увидеть расширенные страхом глаза матери и бросился в свою комнату.
Главное— документы. Паспорт, студенческий, проездной… Так, теперь магнитола… Нет, это они ему покупали, не возьму. Плеер — это я сам, на свои обеденные. Это можно взять… Он покидал в рюкзак какие-то вещи — майки, трусы, футболки… Было слышно, как на кухне рыдает мать. Как отец кричит ей: «Не смей! Сидеть!»
Он выскочил с рюкзаком в руке, запнулся перед порогом бабушкиной комнаты, вошел.
Бабушка сидела у стола со спицами на коленях и тревожно смотрела на дверь. Бесцветные глаза в глубоких морщинах…
— Бабуля, ты прости меня, — сдавленно проговорил Сергей, чувствуя, что вот-вот расплачется.
— Что ты, внучек! Да глупости все это! Все перемелется. Ты сядь, успокойся.
Но слезы уже подступили к глазам. И ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они пролились здесь, в этой квартире. Он сдавленно всхлипнул, выскочил из комнаты, молясь всем богам, чтобы отец не встал на его пути… Потому что тогда… Тогда он, Сергей, за себя не ручался. Но коридор был пуст. Сергей вылетел на лестницу. Бегом вниз, прочь, прочь от этого дома, который он отныне ненавидел.
Глава 18
ПОМИНКИ
Александр Фонарев, оперативник из группы Турецкого, сверившись с адресом, записанным в ежедневнике, вошел в подъезд дома сталинской постройки. Искомая квартира на четвертом этаже. Лифт, конечно, не работает. Все как положено. Меряя шагами высокие ступени добротной лестницы, Шура (так звали его коллеги) думал о предстоящем разговоре. Разговор веселым быть не обещал. Совсем напротив.
Ему предстояло побеседовать с родственниками водителя Арнольда Трахтенберга. Того самого водителя-охранника, который сидел за рулем «вольвешника» в тот злополучный день. «И как прикажете разговаривать с несчастной женщиной — матерью парня, которому при взрыве напрочь оторвало башку? — думал Шура. — Начальству легко приказывать… Ладно, не брюзжи, Шурка, придет и твой черед. Будешь когда-нибудь и ты начальником!»
Утешив себя таким образом, Фонарев позвонил. За дверью играла музыка. Звучала одна из песен Синатры. Жизнь, однако, продолжается, успел подумать Фонарев. Дверь отворил молодой мужчина.
— Здравствуйте, оперуполномоченный Фонарев. Шура предъявил удостоверение. — Я по поводу гибели…
— Здрасте. Проходите. Мы как раз брата поминаем.
«Ежкин кот! Сегодня же похороны были! Вот черт, как не вовремя приперся!»
— Что же вы меня не предупредили, что вам в этот день неудобно? Мы бы перенесли встречу…
— Почему неудобно? Проходите. Помяните брата. Потом поговорим. Люди уже ушли, мешать никто не будет. Мать-то легла, тяжело ей. А мы с женой еще сидим.
— Так я не помешаю? Лидия Михайловна себя плохо чувствует…
— Не, не помешаете. А мать спит. Я ей снотворного дал. Проходи, лейтенант! Меня Николаем зовут. А тебя? Я в ксиве твоей не разглядел…
— Александр Фонарев.
— Ну, будем знакомы! — Николай стиснул ладонь опера. — Проходи, Шура!
«Что ж, может, и удачно пришел», — изменил свое мнение Фонарев.
В комнате стоял длинный поминальный стол. Закуски были сдвинуты на один угол, там же стояла едва початая бутылка водки, два столовых прибора. Пышнотелая молодая женщина убирала в сервант гору намытых тарелок.
— Аленка, ставь тарелку! К нам гость, — негромко окликнул жену Николай.
— Какой я гость, — промямлил было Фонарев.
— Молчи! В такой день каждый, кто вошел, — гость. И обязан помянуть умершего. Аленка, знакомься, это опер из прокуратуры. Из генеральной! — уважительно добавил Николай.