Рекрут Великой армии
Шрифт:
Глава XXXIII. Дома!
Я вошел в Пфальцбург. Во всех окнах и дверях виднелись фигуры немецких солдат в белых киверах и белых мундирах. Теперь все были должны работать на них. А потом, вдобавок ко всему, заплатить им два миллиарда контрибуции.
Перед постоялым двором Хейтца я сказал Бюшу:
— Войдем… У меня ноги подгибаются.
Жена Хейтца, увидев меня, крикнула, всплескивая руками:
— Господи! Да ведь это Жозеф Берта! Боже милостивый, вот-то в городе удивятся!
Я вошел, сел, нагнулся над столом и заплакал. Тетушка Хейтц побежала в погреб за бутылкой вина. Бюш тоже плакал, стоя в углу. Ни он, ни я не могли выговорить ни слова. Мы думали о радости наших родных, нас взволновал вид знакомых мест. Когда мы немного пришли в себя, я сказал Бюшу:
— Ты пойди вперед… Надо предупредить Катрин и дядюшку Гульдена, чтобы не слишком их разволновать. Ты скажи им, что видел меня после битвы и что я не ранен, что после ты встречал меня в окрестностях Парижа и даже по дороге домой. А под конец скажи: «Он, вероятно, недалеко и скоро придет». Понял?
— Да, я понял, — сказал он, вставая. — Я так же поступлю в отношении моей бабушки, которая меня очень любит. Я пошлю кого-нибудь предупредить ее.
Он вышел. Я подождал немного. Тетушка Хейтц говорила что-то, но я ее не слушал. Я представлял себе мысленно дорогу, по которой идет Бюш. Вот он уже около дома… отворяет дверь… Я внезапно выбежал со словами:
— Я вам заплачу потом.
Я побежал домой. Мне показалось, двое-трое встречных сказали:
— Ба, да это Жозеф Берта!
Не помня ничего, я взбежал по лестнице нашего домика и затем услышал громкий крик. Катрин была в моих объятиях!
У меня закружилась голова. Только через несколько минут я очнулся. Я увидел дядюшку Гульдена, Жана Бюша, Катрин и я стал так рыдать, словно со мной случилось величайшее несчастие. Никто не говорил ни слова. Катрин сидела у меня на коленях, я целовал ее, она тоже плакала. Наконец я сказал:
— Ах, дядюшка Гульден, простите меня! Я давно хочу расцеловать вас… Вы были мне отцом, я люблю вас, как самого себя.
— Хорошо, хорошо, Жозеф… Я знаю это… Я не ревную…
Он вытер глаза.
Я встал и обнял его.
Первые слова, которые мне сказала Катрин, были:
— Жозеф, я знала, что ты вернешься. Теперь кончились наши несчастия… Мы навсегда останемся вместе.
Бюш собрался уходить. Я хотел удержать его.
— Жан, останься. Ты пообедаешь с нами.
Но он спешил повидать отца и бабушку. Мы крепко поцеловались. После он много раз заходил к нам.
Ну, пора заканчивать мой рассказ.
Я еще не сказал, что скоро пришла и тетя Гредель. Она обнимала меня и кричала:
— Жозеф, Жозеф! Ты выбрался невредимым! Пусть-ка они попробуют тебя забрать снова! Как я бранила себя, что позволила тебе уйти! Как я поносила рекрутчину и все прочее! Но вот ты опять здесь… Это хорошо, хорошо!
Да, когда вспоминаешь все эти давнишние истории, слезы снова набегают на глаза. Эти пережитые горе и радости — единственное, что еще привязывает к земле.
Эти старые воспоминания вечно живучи. Когда говоришь о былых опасностях, кажется, что они снова перед тобой. Когда говоришь о старых друзьях, кажется, что ты пожимаешь им руку. Когда вспоминаешь ту, которую любишь, тебе кажется, что она еще сидит у тебя на коленях, и ты думаешь о том, какая она красавица!
Я припоминаю, что после моего возвращения долгие месяцы и годы печаль царила в семьях.
Никто уже не заикался о борьбе во славу родины. Даже сам Зебеде, благополучно вернувшийся домой, потерял свое мужество. Наступила пора мести, судов, расстрелов и избиений. Снова появились законы против подозрительных лиц, против оскорбления величества и тому подобное.
Все это шло против здравого смысла, против чести. Господа вроде Пинакля пошли снова в ход. Старые революционеры подвергались гонениям.
Часто мы сидели с Катрин и маленьким Жозефом, который родился во время моего отсутствия, и дядюшка Гульден говорил нам:
— Жозеф, наша несчастная родина низко пала. Когда Наполеон вступал на престол, Франция была самой большой, самой свободной и самой могущественной изо всех стран. Все народы восхищались нами и завидовали нам. Теперь мы побеждены, разорены. Враги заняли наши крепости и наступили нам ногой на горло. Когда это было видано, чтобы враги распоряжались столицей Франции? А теперь это случилось два раза за два года. Вот что значит передать свою свободу, свою честь и свое благосостояние в руки честолюбцев. Да, мы в очень печальном положении. Можно подумать, что великая революция погибла и Права Человека уничтожены! Но, однако, не следует отчаиваться. Те, кто идет против свободы и справедливости, будут изгнаны. На тех, кто хочет восстановить привилегии и титулы, будут скоро смотреть, как на безумцев. Великая нация отдыхает, она думает о своих ошибках, она наблюдает за теми, кто хочет вести ее против ее собственных интересов и читает в глубине их сердец. И придет время, когда она избавится от них навсегда. Ведь Франция хочет свободы, равенства и справедливости! Единственное, чего нам теперь не хватает, это образования. Но народ сам образовывается, пользуясь нашими бедствиями и нашим опытом. Быть может, мне уже не суждено увидеть пробуждение родины. Я уже слишком стар. Но ты увидишь это и будешь гордиться тем, что принадлежишь к героической нации. Эти остановки — только небольшие привалы на долгом пути.
Да, я увидел, что его предсказания исполнились. Снова вернулось трехцветное знамя и свобода. Народ стал богатым, счастливым и образованным. Все сторонники старого порядка были вынуждены уехать. И я вижу, что сознание народа все растет и растет.
К сожалению, у нас слишком мало учителей. Если бы у нас было поменьше солдат и побольше учителей, дело бы шло гораздо быстрее. Но имейте терпенье — и все придет! Народ уже начинает понимать свои права. Он знает, что войны приносят ему лишь повышение податей. Придет время, когда народ скажет: «Вместо того чтобы посылать своих сыновей под пушки и сабли, мы хотим посылать их в школу, где их сделают честными людьми». И кто тогда осмелится противоречить народу? Ведь народ — владыка.
Я надеюсь, что придет это время.
А теперь, друзья мои, я прощаюсь с вами и обнимаю вас от всего сердца.