Реквием опадающих листьев
Шрифт:
Изумрудные глаза сверкали, его тело сотрясала мелкая дрожь.
Лайонел задумчиво окинул брата взглядом. Прежде ему уже доводилось видеть его таким. Вот только тогда, находясь в обличии Кати, он решил, будто тот все еще сгорает от страсти к его девушке.
— Вильям, у меня были любовники и до бессмертия. Я предпочитаю женщин, но иногда… — Он не договорил и насмешливо улыбнулся. — А что до тебя, Лиза распутна, и если она бес, как уверены Старейшины, то влечение ко мне — это апофеоз падения твоего ангела. Есть у нас с ней,
— Спасибо, — вымолвил брат. — Я просто схожу с ума из-за этого. Не то что бы мне невыносимо хотелось физической близости… — он провел ладонью по волосам, — но когда вижу тебя, у меня внутри все переворачивается, как будто… как будто я…
— Вильям, — отрывисто оборвал Лайонел. — То, что я не кручу пальцем у виска, это не означает, что мне хочется знать подробности! Пусть останется некая недоговоренность.
— Конечно… извини, — сконфузился брат и, чтобы нарушить неловкость, быстро сказал:
— Бесс снова с Ним, я пойду сейчас туда.
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Да, — честно сознался тот.
Брат впервые, не стыдясь, просил о помощи. Похоже, другой стыд затмил все собой.
— Подожди, оденусь. — Лайонел застегнул рубашку, весело пояснив: — Не могу же я предстать перед самим Люцифером в таком виде!
— Ага, иначе он подумает, что у тебя, как и у меня, нет вкуса.
— Точно!
Когда они вышли из дома и устремились по Михайловскому переулку вдоль высокой стены с колючей проволокой, месяц на небе уже побледнел. Светало. Небо из черного стало бледно-синим, воздух увлажнился.
Лайонел смотрел перед собой. Признание брата его шокировало. Не столько сами неправильные чувства, сколько способность обличить их в слова.
Это был не тот Вильям — скромный, жалостливый, испуганный, вечно проигрывающий ему мальчик, которого он знал. За каких-то несколько месяцев тот изменился.
В памяти всплыл один солнечный денек из их далекого прошлого в Англии. Неподалеку от замка собрались его дружки и несколько самых красивых девочек. Им было по четырнадцать. Парни стреляли из лука за поцелуи. Цели девчонки обозначали своими платками.
Мимо проходил Вильям, держа в руках очередного спасенного из капкана зверька — лисенка с пораненной лапой. Парни окликнули его, один из них выхватил у девчонки платок и повязал на шею лисенку.
Вильяму предложили поиграть, тот согласился, положил лиса на траву. А когда узнал, по кому нужно стрелять, выронил лук и сказал: «В такие игры я не играю». Девочки посмеялись над ним. И тогда Лайонел впервые задумался о женском лицемерии. Они все как одна мечтали о романтике вроде его брата, способного на сопереживания и высокие чувства, но оказываясь с кем-то вроде него самого и его дружков, высмеивали свои же мечты. Слабые ничтожества, готовые отказаться от своих убеждений и прогнуться под каждым, у кого не хватает благородства, чтобы дать им право выбора.
Его лучший друг Рэндел схватил лук и прицелился в лиса, а Вильям загородил его собой.
— «Да он не умеет целоваться!» — вынесли приговор парни.
— «Трусишка», — смеялись девочки.
— «Отойди, — крикнул ему Рэндел, — я пристрелю рыжего щенка и покажу тебе, как целуются мужчины!»
Тот уже натянул тетиву, готовый выпустить стрелу. Лайонел опустил лук и бросил брату: «Убирайся!»
Рэндел разозлился, что его остановили, подскочил к Вильяму и плюнул ему в лицо со словами: «Жалкий трус!»
Брат поднял лисенка и ушел.
После игра с глупыми девицами Лайонела перестала интересовать, внутри клокотала ярость на брата — никчемного слабака.
Ближе к вечеру он нашел повод и подрался с Рэнделом. Он избил его чуть ли не до полусмерти, а тот разбил ему губу. Больше они не дружили.
А в день, когда Вильям выпустил на волю вылеченного лиса, Лайонел спустя час вернулся с ним, перевешенным через плечо. Брат плакал, назвал «убийцей». И не разговаривал с ним около двух месяцев.
Лайонел искоса взглянул на Вильяма. Тот смотрел себе под ноги, поддевая носками кроссовки встречающиеся листья, и о чем-то сосредоточенно думал.
После стольких лет трудно было принять, что ангел снизошел до него. Всю жизнь его задевало, что он мог, не меняя себя, добиться любви абсолютно любого существа, кроме брата.
Они повернули на Швецова и двинулись по тротуару вдоль нежилых домов.
— Ты не очень-то веришь, что Лиза бес? — отметил Вильям.
— Много несостыковок, но против сияния от небесного моста не поспоришь.
— Дело только в несостыковках или есть еще что-то? Ты не готов?
— Откровение на откровение? — ухмыльнулся Лайонел. И помолчав, сказал:
— Я не знаю, насколько меня хватит.
— Насколько хватит?
— Как долго я еще не причиню боль той, кого обрек на бессмертие.
— Тяготишься? — осторожно спросил брат.
— Другое слово. Для кого-то любовь — свободный полет, а для меня — борьба с самим собой.
В глазах Вильяма промелькнуло разочарование.
— Но разве эта борьба не делает тебя счастливым?
— Будь как-то иначе, кто бы боролся?
Они зашли во дворик, прошли до крайнего подъезда и поднялись на последний этаж.
Дверь им открыл мужчина средних лет, побритый налысо, весь в татуировках.
— Ювелир? — разочарованно спросил Лайонел.
— Нет, — кивнул тот на открытую дверь комнаты. — Туда.
Братья проследовали куда он указал и остановились перед накрытым столом, за которым сидел седовласый великан. У него были благородные черты лица, пронзительные желтые глаза, татуировки крестов на пальцах. Одетый в тельняшку, он держал в одной руке стопку, а в другой вилку с огурцом. Перед ним стояла тарелка с картошкой, посыпанной зеленью, на блюдце лежала селедка.