Реквием по больному разуму

Шейгец Эл

– Не говори так, быть может, операция…

Он оборвал меня жестом.

– Дядь Саш… Не поможет мне никакая операция. Поздно уже, и вы знаете это. Хватит, – хрипло прошептал он.

Мы помолчали. Он покосился на часы, и на мгновение я заметил в его синих глазах ужас. Я уже знал, что для умирающего человека самое страшное – это смотреть, как идут часы. Как уходит его время.

– А я хотел… доктором быть… – прошептал Виктор.

– Это прекрасная профессия, – сказал я.

Мне стало очень стыдно. Стыдно за то, что он умирает, а я остаюсь. За то, что я – такой примитивный, живу без болезней

уже четвёртый десяток лет, а он – такой молодой и амбициозный, должен умереть в палате, среди хрипов и стонов, на руках у своей рыдающей матери. Стыдно за то, что я никак не могу ему помочь. Обычно, когда люди переживают финальную стадию фатальной болезни, им начинают внушать, что смерть, в общем-то, не страшна. Я ничем не болел и потому, наверное, не могу судить об этом, но мне кажется, что умирать всё-таки страшно, что бы там ни говорили. Даже прожив замечательную, полную впечатлений жизнь, все равно страшно.

Я посмотрел на Витины руки и вновь почувствовал себя беспомощным – они были тонкие, как палки. Я видел его красивые бицепсы года два назад. Рак сожрал все. Его лицо было бледным, щеки – впалыми, глаза – тусклыми. Жизнь уже почти покинула его. Он пока ходил, но мы знали, что это ненадолго. Алкоголь, ну конечно. Если он будет пить, он умрёт ещё быстрее. А может, так даже лучше? Для него. Часто ведь безнадёжно больным дают наркотики в последние минуты жизни, просто чтобы они не мучились. Нет, нет, я не мог так с ним поступить. Я не мог так поступить… Не мог!

– Я не хочу просто так уйти. Может, есть что-то, что правда сделает меня нужным? – спросил он.

Я ему сказать должен был правду:

– Нет.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Или я просто не заметил. Я поднялся и вышел на улицу. Я пребывал в отвратном расположении духа. Что-то грызло меня изнутри. Вокруг никого не было… Вдруг мне стало плохо. Пока меня рвало, я не мог ни о чем думать… Я не запомнил, как добрался до дома.

«4»

– Бери эти ящики, – указал мне Димон.

Я был послушным роботом, марионеткой в руках волшебника, которого я боготворил. Первый день мы занимались загрузкой фургона. Оказалось, что сахара было произведено уже очень много, и пока мой новый босс занимался маркетингом и рекламой, я сам помогал ему с организационными вопросами.

– Эй, – крикнул я, вытирая пот со лба, – я не думал, что это может затягивать. Ненавидел нагрузки в школе.

– Стой, я сейчас вернусь, – сказал Димон.

Я поставил ящик с сахаром и оперся о стену. Зазвонил телефон. Номер был незнакомым.

– Я подавилась обезболивающим и чуть не умерла… – резко выдохнул молодой женский голос на том конце, – похоже, что даже лекарство хочет моей смерти.

Голос показался мне странно знакомым. И тут меня неожиданно осенило:

– Алена?

– О, моё имя уже тебе знакомо… я чувствую себя актрисой… – печально ответила она.

– Откуда ты узнала этот номер? – спросил я с улыбкой.

Было слышно, как Пажощще слегка вздохнула, прежде чем ответить:

– А, может быть, у меня с тобой телепатическая связь?..

***

«Когда часы пробили семь…»

Я решил так: раз я не могу найти более достойное занятие, кроме как разгружать сахар, то стоит разнообразить свою собственную жизнь. С чего бы начать? Для начала стоит проверить таланты. Я не знаю, есть ли у меня талант. Мои родители всегда пытались оградить меня от всего опасного и необычного, вот и пресекли мои первые порывы к искусству. С чего бы мне начать? Ну, определенно не пение:

– Что вы собираетесь спеть? – спросила девушка в караоке.

– «Lonely day», System of a down, – сказал я.

По ее взгляду я понял, что ничего, кроме русского рэпа, не занимало ее маленький мозг. Я пожал плечами. Рэп – не моя стихия.

«Когда часы пробили семь, я решил…»

А может, я художник? Мне даже не жалко было тратить деньги на то, чтобы выяснить это. Благо, денег, которые я хранил дома, хватило бы на все – мольберт, кисть, краски…

И первым моим художественным творением стал пейзаж моего нелюбимого города. Ну, если под словом «пейзаж» можно понять несколько грубо и неумело нанесенных толстых полос бледных и дешевых красок, с редкими палками, обозначавшими дома. Я забросил и это. Возможно, какие-то уроки мастерства и сгладили бы сей результат, но у меня больше не было желания пробовать. Очевидно, я не Пикассо.

«Когда часы пробили семь, я решил, наконец, встать, и…»

И заняться тотализатором. Талант удачливого игрока – тоже талант. Скакуны бегут, цены – тоже. Люди выигрывают деньги, затем еще, проигрывают, играют снова, раздражаются, начинают драться, и другие люди выставляют их за дверь, после чего действие продолжается, и лошади теряют свою репутацию, а может – наоборот. Денег становится меньше… Талант удачливого игрока – тоже талант. Но, увы, не мой. В игре мне также не повезло.

«Когда часы пробили семь, я решил, наконец, встать, и поговорить с ней. Я думал…»

Оставалось только одно – литература. Уединившись в комнате, я решил написать рассказ о человеке, внезапно осознавшим, что его семейная жизнь ушла на дно. Процесс шел очень медленно.

«Когда часы пробили семь, я решил, наконец, встать и поговорить с ней. Я думал, что разговорами смогу изменить что-то, но своим взглядом она только лишала меня уверенности. Когда она смотрела на меня, я не мог говорить …»

Стоп. Вдохновения нет. Пойду выпью пива.

В баре было не слишком людно. Я услышал возмущенный возглас девушки, стоявшей неподалеку. Какой-то парень активно приставал к ней. Он был отвратительно пьян. Его когда-то белая рубашка, явно находящаяся на его теле значительно дольше положенного срока, была расстегнута. Облокотившись на барную стойку, он наклонился к девушке, стоявшей рядом с ним. Он прикасался к ней, а она пыталась его оттолкнуть. Безуспешно. «Не надо… Нет, не надо, отстань…»

Я встал со своего места, и пошел к стойке. Я подошел чуть ближе и секунду помедлил. Парень не обращал внимания ни на что, кроме своей жертвы, а она, в свою очередь, вовсе не глядела в мою сторону. Я развернул его к себе лицом и ударил. Ударил, как мне показалось, со всей силы. Он упал, затем с рыком обернулся, и я увидел, что сломал ему нос.

Он набросился на меня, и я сам свалился на пол. Мы обменялись серией чувствительных ударов, после чего он отполз, зажимая сломанный нос, а к нему подошла та, ради которой я все это сделал.