Реквием по империи
Шрифт:
В дверях ритуального зала образовалась давка. Люди, обезумевшие от страха, позабывшие, зачем они здесь находятся, ведомые лишь одним стремлением — скрыться от воплощенного ужаса, толкались, топтали друг друга, орали и даже плакали. Толпа пребывала в истерике, и ни усилия нашего отряда, ни призывы Копыла с Александриусом успокоиться, ни даже успокаивающие заклинания дяди Ге не могли навести порядок. Демона в храме не было, очевидно, он пронесся через зал и вылетел на улицу. Тем более мне было непонятно желание людей покинуть храм. Поняв, что так они просто передавят друг друга, я сотворил заклинание Тушения и обдал толпу широким потоком ледяной воды. Это отрезвило напуганных бунтовщиков, и нам кое-как удалось вывести их наружу. Лучше бы мы этого не делали. Посреди храмового двора, не обращая внимания на завывания обезумевших людей, высился Варрнавуш, вернувший
Тем временем демон, которому, очевидно, надоел царящий вокруг шум, одной лапой поднял Падерика, а другой оторвал ему голову — легко, словно ребенок тряпичной кукле. На мостовую хлынула кровь, а князь мрака равнодушно отшвырнул в визжащую толпу все еще извивающееся в агонии тело. Голову он аккуратно водрузил на одну из каменных стел, украшавших вход в храм. Одновременно с этим когтистые пальцы схватили что-то бесплотное, видимое ему одному. Потом сделал несколько шагов по двору, давя онемевших горожан, расправил огромные крылья, и тяжело, словно дракон, взмыл в воздух. Сделал широкий круг, на мгновение накрыв и храм, и двор черной непроницаемой тенью, потом вдруг исчез.
Люди, очнувшиеся от сковавшего их ужаса, с новыми воплями разбегались кто куда. Мы с Лютым остались стоять на ступенях крыльца. К нам постепенно стягивался весь отряд, ожидавший приказаний. Я обвел их взглядом. Валид, не выпускавший из объятий Агниту. Копыл, держащий в руках стопку пыльных книг. Александриус, невозмутимо разглядывающий стоящую на стеле, словно уродливое, чудовищное украшение, голову Великого отца с выпученными глазами и высунутым синим языком. Покряхтывая, подошел дядя Ге.
— Ты был прав, сынок, — сказал он, указывая куда-то мне за спину. — Луг здесь больше не живет.
Я оглянулся. Стены древнего храма сочились кровавыми ручьями.
Не знал Уран-гхор, сколько дней и ночей провел он в клетке. Да и самому времени он давно потерял счет. Лишь одно удерживала изменница-память — ненавистное лицо рыжей человеческой шаманки. Она приходила часто, очень часто, скручивала руки и ноги орка неведомой мощью, словно невидимой веревкой стягивала. И насильно вливала в рот остро пахнущее, горькое дымящееся варево. От той горечи судорога сводила скулы, закатывались глаза, боль разливалась по всему телу. Потом шаманка зачем-то ощупывала его обездвиженные плечи, скованную волшбой грудь, и уходила. Тогда оцепенение отпускало Уран-гхора, и он чувствовал разливающуюся по жилам злую силу. И бросался на прутья клетки, пытаясь сломать их, грыз неподатливое железо, в кровь раздирая рот. Обеими руками брался за ошейник, тащил в разные стороны, дергал тянущуюся от него цепь, снова и снова пробуя разомкнуть звенья. Добраться, добраться до проклятой шаманки, которая снова и снова пытает его болью! Схватить, сдавить хрупкое белое горло, почувствовать, как выходит жизнь из слабого женского тела. Отомстить. Но безжалостная клетка не поддавалась, ошейник был крепок, а цепь нерушима. А потом, когда орк, утомившись от бесплодных метаний, задирал голову и выл, точно тоскующий вулкорк, снова являлась шаманка и швыряла ему свежий, сочащийся кровью, кусок сырого мяса:
— Жри, зверь!
И он жадно хватал подачку и, задыхаясь от нетерпения, рвал ее зубами, сдавленно рыча. Словно действительно был зверем…
Потом он впадал в забытье — горячее, тревожное, страшное. И даже в этом полусне-полубреду одержим был одним желанием — убить мучительницу. И росло орочье тело, становясь могучим, и наливались мышцы его небывалой силой. И рождался в этом теле дикий зверь, который хотел убивать. А разум угасал, уступая ему место.
— Крепись, Уран-гхор, будь сильнее! Борись, прогони из себя зверя! — шептал Сварг-гхор, прижимая лицо к прутьям решетки. — Ты — орк! Орк, а не зверь!
Но и на него бросался молодой вождь, рычал, брызгая слюной. И на губах его вскипала пена бешенства.
— Хорошо, зверь! — смеялась рыжая шаманка, глядя, как ее пленник сотрясает клетку. — Хорошо! Скоро ты будешь готов!
Он забывал. Забывал родную степь, свое племя, отца. Даже Айку. И само имя свое иной раз не мог вспомнить. Печально смотрел на него Сварг-гхор, прощаясь с товарищем.
Но однажды, глубокой ночью, когда Уран-гхор забылся тяжелым сном, к нему пришло видение. Прикатилось из черной пустоты пылевое облако. И вышел из него старый орк, в руке державший кривой посох. Посмотрел он на молодого вождя, покачал седой головой. И увидел тогда Уран-гхор глаза старика, окруженные глубокими лучами морщин. Выцветшие от времени, мудрые и всезнающие, древние, как земля орочьего гнезда.
— Изгони зверя, Уран-гхор, — сказал старый орк, — изгони. Много горя пережить тебе суждено, много боли. Много смертей ты увидишь. Змею ты уже нашел. Теперь ищи ворона. Ступай за чумой, она поможет…
Снова прилетело облако степной пыли, подхватило старика и унесло. А Уран-гхор проснулся с бьющимся сердцем, и долго лежал, пытаясь вспомнить свою жизнь. И когда появилась рыжая шаманка, влила в его горло варево, он замер, борясь с болью в теле. А когда женщина, ощупав его твердые, как сталь, мышцы, ушла, он усилием воли заставил свой разум действовать, не поддаваться отраве. Боль стала еще сильнее. Не достучавшись до души, она ринулась обратно в тело, разрывая его. Спасением было забытье, но Уран-гхор сопротивлялся, приказав себе не засыпать. Он хрипел от муки, но снова и снова повторял зверю: «Уйди, я не сдамся». Так продолжалось и на второй день, и на третий. И наконец, зверь отступил. Память и разум возвращались к молодому вождю. Лишь тогда огляделся он вокруг и увидел: не только они со Сварг-гхором в плену у шаманки. Клетки вокруг не были пусты, в них жили странные существа. Там были гиганты с длинными острыми клыками, покрытые звериной шкурой. Многорукие чудища в чешуе, морды которых походили на змеиные. Бледные, тонкие, словно черви, уроды с сочащейся слизью кожей. Все они прятались, забившись в углы своих клеток. И сверкали из темноты желтые, красные бессмысленные глаза.
— Они когда-то тоже были орками. А некоторые — людьми, — сказал Сварг-гхор, — но шаманка травила их своими зельями. Они поддались и превратились в чудовищ.
Посмотрел Уран-гхор на свои руки. Были они мощными, еще сильнее, чем раньше. Но ни острых когтей, ни чешуи, ни шерсти он не увидел.
— Она поит нас особым зельем, — прошептал Сварг-гхор, — от него зверь селится только внутри. Так она говорила. Я давно здесь, и уже научился понимать слова людей.
— Но зачем ей это? — спросил молодой вождь.
— Чтобы… — начал его товарищ, но не успел договорить.
Лязгнул замок на железной двери, и в подземелье вошла шаманка. С нею были еще люди. Женщина приблизилась к клетке Сварг-гхора, взмахнула руками, прошептала что-то, и орк замер. Люди вошли в клетку, отсоединили от пола цепь, на которой сидел пленник, на руки и ноги надели тяжелые кандалы и куда-то потащили его. Вместе с ним увели и одного лохматого великана с медвежьим телом. Уран-гхор ждал, что скоро придут и за ним. Когда снова отворилась дверь, он воззвал к духам предков, чтобы дали ему сил достойно принять лютую смерть. «Я иду к тебе, отец», — думал он, жалея лишь о том, что никогда не увидит лица своего сына. Но его не тронули. Люди втащили в подземелье окровавленного Сварг-гхора и швырнули его в клетку. На груди орка зияли глубокие раны. Лицо превратилось в кровавое месиво. Едва дышал Сварг-гхор, и жизнь уходила из него. А лохматого зверя так и не привели, его клетка осталась пустовать.
Рыжая шаманка склонилась над раненым, осматривая истерзанное могучее тело. Работник принес ей кувшин с водой и чистые тряпицы. Промыв раны, женщина что-то проговорила, проводя рукой над грудью и лицом Сварг-гхора, полила из маленького кувшина зеленым варевом. Падая на разверстую плоть, зелье шипело и пенилось, кровь переставала вытекать. Вдруг шаманка резко обернулась и поймала взгляд Уран-гхора. Нахмурившись, она оставила его товарища и принялась колдовать над молодым вождем. Онемев, почувствовал он, как в горло его льется проклятая горечь, а внутри вместе с болью просыпается зверь. Напоив его зельем, женщина не ушла. Она стояла возле клетки, наблюдая за Уран-гхором. И тогда орк понял: нельзя показывать, что он сохранил разум. И выпустил зверя на свободу, кинулся вперед, рычал и бесновался. Шаманка довольно улыбнулась: